А ведь в анкете есть и отдельный вопрос: "Остались ли в памяти какие-нибудь неприятные воспоминания о студенческой жизни?"
Отвечают коротко, как бы нехотя: "Комсомольские собрания, на которых обсуждались и осуждались некоторые моменты личной жизни студентов. Или смерть и похороны Сталина, когда мы направлялись к Колонному залу, но, к счастью, не попали" (Б.Г. Анпилогова). Или — та же неразделенная любовь, вечная спутница молодости. Или — осторожно и сдержанно: "Были, не надо забывать, какие это были годы" (П. Гарсия). Или попросту (кстати, довольно часто!): "Нет".
"Неприятные воспоминания? Были, наверное, но стерлись..." (В.Е. Сироти нина/Здобнова). "Какие могут быть неприятные воспоминания о лучших днях юности?!" (Л.Б. Трушина /Блинова). "Были ли какие-либо неприятные воспоминания о студенческих годах? Наверное, были. Но эти годы — самое светлое и неповторимое время" (Д.Д. Ивлев).
Разве иногда: "Изучение марксизма, скука на лекциях, комсомол, его лидеры и курсовые интеллектуалы, полное отсутствие свободы мысли и воображения" (Г. В. Антипова/Якимова). С другой стороны: "Помнятся лекции Капустина по политэкономии — свободой и артистичностью" (Е.Д. Михайлова). Между прочим, "первый опыт свободомыслия" кто-то тоже получил не где-нибудь, а прямо "на семинарах по марксизму" (В.А. Чалмаев). И вообще: "Филологический факультет запомнился мне... атмосферой насыщенной гуманитарной духовной жизни" (М.А. Финогенова).
"Неприятные ощущения в основном связаны с собственной разболтанностью..." (ох, как это понятно, это тоже — вечное...) "Но одно — тяжелое — связано с комсомольским собранием, которое "судило" Аню Шварцман за то, что она сама не прибежала "доложить" об аресте отца. Хоть потом и рассказывал В. Лакшин, что это был единственный способ не дать отчислить ее из университета, а чувство стыда за произошедшее так и осталось" (Е.Д. Михайлова).
Одно, заметим. Всего одно. А было — 5 лет, да каких!..
Да, все они видели, все понимали. Все они помнят. И "нищету, забитые окна деревенских домов", которые, увиденные во время диалектологических экспедиций, "как бы приподняли занавес над истинной картиной жизни" (Т.М. Швецова). И "наконец, 1953 год и постепенное "прозревание", которое и явилось характерной чертой нашего поколения..." (она же). Но важно, как при этом акценты расставлены.
Это — не шестидесятники все-таки (хотя некоторые из них называют свое поколение именно так). Это — пятидесятники.
Слово "пятидесятники" неспроста не стало в русском речевом обиходе устойчивым описанием некой реальности. Эту реальность — как психологическое и культурное целое — наше массовое сознание, кажется, не очень себе представляет. Образа нет, такого, чтобы в глаза бросался. С шестидесятниками, которые родились в сороковых и проходили свои университеты после XX съезда, проще: это поколение бунтарей, громко о себе заявившее. Настолько громко, что как бы "подмяло" под себя даже поколение своих детей (рожденные в 60-х во многом унаследовали ценности, культурные установки, стилистические признаки родителей: "шестидесятничество" в Советском Союзе длилось, кажется, по меньшей мере два поколения). А отчасти и предыдущее: крупные люди генерации "пятидесятников" вот даже и этого курса: Лакшин, Мельчук... — тоже работали в основном на идеологию, атмосферу, культурный пласт "шестидесятничества". Даже Окуджава, бывший на десятилетие старше авторов и героев нашего сборника, — несомненный и классический "шестидесятник". Конечно, дело не в дате рождения: принадлежность к любому культурно выраженному поколению — вещь прежде всего стилистическая, ценностная.
Эти же — не бунтари, даже те из них, кто не жаловал советскую реальность. Они в этой реальности умели жить. Они ее в конечном счете принимали. Кстати, не поэтому ли еще так мало в сборнике воспоминаний о "воздухе времени" — то грозном, то удушливом? По-настоящему — не этим жили.
"Шестидесятники" отчетливо хотели делать Большую Историю (даже когда публично отстаивали ценности приватной жизни). Радикально менять ее структуры. "Пятидесятники" — нет. Под свинцовыми пластами, под глыбами своей исторической реальности они жили как бы в пещерах своей частной жизни, не превращая ее ни в декларацию, ни в гражданскую позицию. Отчасти они сопоставимы с теми, кто жил через поколение: "семидесятники" с их разговорами на кухнях тоже обживали подземные пещеры истории. Правда, у тех это была уже, кажется, позиция. Иной раз даже поза. У "пятидесятников", похоже, — само естество.
По сознательным-то установкам, по ценностям это как раз поколение общественников, социально ориентированных людей, для которых общественное, несомненно, выше личного независимо опять же от того, разделяют ли они социалистические идеалы. ("Шестидесятники" это унаследовали, только усилили, в декларацию превратили.) Бессребреники, идеалисты... И "самоотдача" для них — безусловная ценность.