Действительно, по официальной статистике Госкомстата, у нас в стране сегодня 450 тысяч научных работников и инженеров. А вот статистика РФФИ за десять лет существования: гранты получили около 70 тысяч человек, это и есть реально пишущие научные работники. А академик Гапонов-Грехов считает и эту цифру преувеличением. Он говорит: «По моим оценкам, в России работают 30 — 40 тысяч научных работников». По трезвым оценкам, наших работников за рубежом в 70 странах — около 30- 35 тысяч человек. То есть примерно такой же потенциал у нас и там, и здесь.
Так вот, подвожу к нашей теме: надо эффективно распорядиться и потенциалом здесь, и потенциалом «там», который вырос на наших учебниках, на наших интеллектуальных корнях и атмосфере. А наша атмосфера — это что-то заветное, бескорыстное. Не надо говорить, что этого совсем нет в Америке, особенно в студенческой, аспирантской среде. Но все- таки меркантилизм там на первом месте. То есть наука там — это профессия, это способ заработать на жизнь, творить надо в свободное время.
Так как же нам объединить эти два потенциала? Вот в декабре 2002 года в Дубне пытались начать строить интеллектуальный мост. Мне кажется, это только начало. Надо отказаться от старого стереотипа: уехал — предатель, изменник. Нет, это просто люди, которые решили делать свою карьеру, свою судьбу «там». А остальные россияне — здесь. Кончилась холодная война, остались, конечно, идеологические различия, но давайте думать больше о самом научном сообществе, а не о том, как относятся к этому государство, власти и так далее. Да, я знаю, есть позиции крайние. Позиция крайняя здесь — уехали отбросы, неудачники, которые ничего не хотят и не могут. Позиция крайняя там — в России остались одни дураки, все настоящие ученые уехали на Запад, в «этой стране» науку делать невозможно. Вот две крайние точки зрения. Думаю, как всегда, истина посередине. Пусть крайние пережевывают свои концепции, а нам надо жить здесь и строить новую российскую науку
Профессиональная траектория
Анатолий Прохоров — президент Российской академии Интернета, возглавляет телекомпанию «Пилот ТВ». Окончил физфак МГУ (кафедра квантовой статистики академика Боголюбова), кандидат физико- математических наук. Работал в Совете по истории мировой культуры как культуролог. Занимался театром и кино как искусствовед и критик.
Я постараюсь развить тему кочевничества — тему Чингисхана. Здесь говорили о потомках, я как раз потомок. Поясню, почему я так решил. Первая причина — бабушка моего отца по женской линии из последних княжен дикого племени тунгусов. Тунгусы — это одно из самых необразованных и злобных племен северных монголов, которые так и живут на Северном Урале. Вторая следующая. Дело в том, что я сижу даже не на двух стульях. Я выпускник физфака МГУ 1971 года, с другой стороны, я представляю гуманитарные науки как завотделом Института культурологии и художественную культуру как человек кино, телевидения, театра. Это для меня очень важно, чтобы затронуть иной аспект. Не о государственной науке, не о науке во времени, не о кризисе науки, а о состоянии сегодняшнего научного сообщества — о том, чем ученые занимаются и куда двигаться науке дальше. Это к вопросу о Чингисхане.
Но прежде всего — маленький экивок к Юрию Михайловичу Лотману, учеником которого я себя в какой- то степени считаю. Он говорил о двух культурных оппозициях. Первая — это оппозиция культурно-некультурного. Оппозиция номер два — это своя культура и чужая. Дополняя Лотмана, могу сказать, что существует культурная оппозиция номер три — одна культура, другая культура. Я даже не позиционирую, к какой именно отношусь. Получается, одна моя, а вторая, я ее признаю, но она чужая. Юрий Михайлович приводил пример рукописи Древней Руси. А именно рукописи полян: мы, поляне, живем аки люди, у нас есть законы (и идет перечисление законов полян). А древляне живут, аки звери, они... (и дальше идет перечисление). То есть, говорит он, закон, по которому живут древляне, не замечается культурным сознанием полян, что характерно для IX века новой эры и что сохранилось до сих пор. В этом смысле как раз речь идет о кочевой культуре, в терминах культурологии называемой номадической культурой. И она осталась сегодня в нас.
Что я имею в виду? Кочевничество и номадический менталитет в России очень сильны, в отличие от рисовой культуры Дальнего Востока (где принцип такой: есть моя делянка, я расшибусь, но буду на ней сидеть). Например, оказывается, творческие группы, антрепризы — это кочевники. Они собираются, делают фильм, разбегаются. В следующий раз режиссер снимает фильм с другим оператором, с другой творческой группой и так далее. Это похоже на набеги казаков на очередные турецкие земли. В этом смысле надо различать оседлые и номадические культуры как два полюса — северный и южный. И проблема в том, что профессионализм — это качество оседлой культуры (я в этом месте умею выращивать рис лучше, чем сосед, потому что я 31-й год сажаю рис на этом поле), а так называемый творческий, кочевнический удел — осваивать новые территории. Вот почему я принадлежу к потомкам Чингисхана в этом смысле, потому что я — профессиональный кочевник. Я умею профессионально осваивать новые профессии — физик-теоретик, писатель, литературный и театральный критик, культуролог, продюсер, редактор, психолог.