Странное чувство вины: он задел что-то важное в человеке. Что-то такое, без чего, получилось, человек не смог жить. Что это могло быть? Неужели иллюзии?.. Спустя годы он даст себе клятву: что бы ни думал он сам — никогда не разрушать чужую веру.
Главное здание Медико-хирургической академии, 1890-е годы
1902 г., Петербург
Ученики только переглянулись: эксперимент удался безукоризненно, но Иван Петрович, почти не изменившись в лице, не говоря ни слова, вышел. Они ждали его, наверное, полчаса. Вошел. Как будто совершенно спокойный, сказал: «Ну что ж. Конечно, они правы. Ведь ясно, что мы не можем обладать монополией на истину».
Сегодняшний опыт означал для него одно: конец. Конец, хотя два года спустя именно за эту работу — за создание науки о пищеварении - он, первым из русских ученых, получит Нобелевскую премию.
До сих пор его опыты над собаками как будто подтверждали стройную концепцию: пищеварение — работа нервов. Все в организме — в ведении нервной системы. Но в 1902 году Павлов узнал: англичане Бейлис и Старлинг открыли гормон секретин, стимулирующий секрецию поджелудочной железы. Это означало: пищеварением управляют не только нервные механизмы! Павлов немедленно попросил своего ученика повторить опыт с секретином. Эффект подтвердился полностью.
Павлов прекратил исследования. Физиология пищеварения останется крайне перспективной областью исследования еще много десятилетий, но в лабораториях Павлова отныне будет запрещено даже упоминать об этом. Не подчиниться сотрудники не могли, но почему он так поступил — им оставалось лишь догадываться. Неужели из тайной, уязвленной гордости? Неужели он искал область исследования, где мог бы обладать если не монополией на истину, то во всяком случае — первенством в ней?..
Во всяком случае — такую, где происходила бы чисто нервная регуляция. И он ее нашел.
Еще изучая работу слюнных желез, Павлов заметил:# собака выделяет слюну не только при виде пищи, но и заслышав шаги человека, который ей эту пишу несет, под действием звонка, вспышки света... А ведь это дает возможность изучать «душевную» жизнь, доступную до сих пор лишь вере и религиозным спекуляциям!
От пищеварения — вверх. Строго вверх — проверяя каждый шаг.
Отныне в лаборатории запрещалось говорить: «собака хочет», «собаке неприятно», «ей надоело», «она ждет»... Всех инакомыслящих Павлов наградил презрительной кличкой: «душисты» — от слова «душа». Высмеивал беспощадно. Нечего болтать о том, чего мы не можем наблюдать и измерять. Пора учиться говорить точно. Иначе это уже никакая не наука.
Павлов смотрит в окно. Идет демонстрация с транспарантами, с красными флагами. Люди поют: нестройно, громко, грозно. Пение приближается, затем уходит вдаль, гаснет. Шаги по брусчатке. Пятый год...
Наша психика, думает Павлов, совершенно, по существу, не изучена. Удивительно ли, что мы не можем с ней справиться? «Но в распоряжении человека есть еще один могучий ресурс: естествознание с его строго объективными методами».
В 1906-м он начинает исследовать — удаляя отдельные зоны коры больших полушарий — роль разных отделов мозга в условно рефлекторной деятельности.
...Да не бросал он вызова религии и вере! Совсем другие были у него задачи. «Мы не можем обладать монополией на истину» — на всю истину. Но какие-то ее области нам, безусловно, доступны. Важно четко установить: какие?
Нет: оказалось непонятно настолько близким людям, что он просто такого не ожидал. Отношения его с учениками и коллегами стали меняться. Многих шокировала идея исследовать душу физиологическими средствами. Тайну Божьего творения — скальпелем?!.
Серафима Васильевна теперь резко против его исследований. Она даже не раз—хотя и совершенно тщетно — требовала от своего непреклонного Ивана, умоляла его: прекрати, прекрати, прекрати!..
...Заболел коклюшем старший сын Волюшка. Тогда маленькие дети от этой болезни умирали. Павлов бился за жизнь сына изо всех сил. Он сам назначил ему лечение. Ничто не помогало. Мальчик угасал. Забыв о своем атеизме, Серафима Васильевна плакала и молилась. Ивану Петровичу утешаться было нечем. К тому времени Павловы уже похоронили двух сыновей: один умер при рождении, другой — не прожив и года. «Как я завидую, — писал Иван Петрович в те дни, — простому верующему человеку. В подобных обстоятельствах он может находить себе утешение и поддержку в молитвах. А я лишен этого...»