Что все эти праздники в своей непостижимой совокупности хотят от человека? Что ему в такой ситуации делать и как от всего этого защититься? Только одним способом. Выработать в себе невосприимчивость к празднику: к агрессии всего того, что в это время на разные голоса заявляет свои права на овладение нами. Вот люди в основном и сходятся на том, что все это — возможность заняться не переделанными в будни частными делами. Это даже традицию создает. Государство объявляет «Праздник весны и труда» вкупе с Праздником Победы, а обыватели массово едут на дачу и занимаются посадками. И все как бы в порядке: праздничное (скорее уж постпраздничное) пространство как бы заново обжито. Увы, увы...
Но все-таки: благодаря чему, кроме совсем уж чистой инерции, праздник остается праздником? Что сопротивляется его превращению в простой перерыв в работе или в переключение на работу другого типа?
Как ни смешно, это... регулярность.
Е. Ястребова. Презентация
Как будто торопились на уходящий поезд в новую, прекрасную, осмысленную жизнь. А поезд никуда не поехал.
А поезда-то никакого и не было.
Чистая форма: праздник возвращается в одно и то же время, вынуждая человека готовиться. Даже если он готовится только внешне, это никогда не остается без внутренних последствий. Любые регулярные внешние действия собирают нас внутренне. Даже если это мытье окон каждый раз перед Первым мая, которое нам ни за что в жизни не придет в голову принимать всерьез в качестве «Дня международной солидарности трудящихся». Регулярность приводит душу в порядок.
Любая форма — особенно пустая, опустошенная! — заставляет тревожиться: а чем мы можем ее наполнить? Это механизм настройки человека на переживание чего-то, чего в буднях не пережить. Недаром массовый новогодний самообман вкупе с соответствующей атмосферой как-то задевает даже тех, кому уже ни во что не верится. Из всех наших праздников, если верить опросам, больше всего людей празднуют именно Новый год. Спроста ли день смены календаря так упорно переживается как имеющий чуть ли не космогоническую значимость? Такую, что даже когда это переживание только наше, личное — оно одновременно превосходит нас в нашей человеческой малости и случайности. (Не потому ли так хорошо и подходит для таких целей Новый год, который, в отличие от личных дат, все-таки можно соотнести с переменой в состоянии самого мироздания?)
Но понимание «смысла» происходящего, да еще метафизического, всегда было, сдается мне, уделом немногих избранных; на долю всех остальных всегда оставалось в основном чувство. Оно-то как раз упорно воспроизводится на разных материалах вплоть до самых неподходящих. Терпит поражение каждый Божий год — и все равно воспроизводится! Раз оно так упорствует, значит людям это зачем-то надо. Значит, мы тут имеем дело с чем-то куда более стойким и глубоким, чем иллюзия. Так люди ждут преображения, перехода в новое состояние Бог весть от чего, вплоть до какого-нибудь приема в пионеры. А кто-то все советские годы искренне думал и чувствовал, что должен переживать нечто особенное 7 ноября — в годовщину рождения советского Космоса из дореволюционного Хаоса. И ведь переживали, честное слово, переживали.
Советские, а затем и постсоветские ритуалы и празднества укладывались и по сей день укладываются в лунки, выдолбленные ритуалами традиционными — вынуждены принимать их форму. Но вместе с формой, однако, они волей-неволей перенимают и еще кое-что, от нее не отделимое. Память этой формы.