Для регуляции повседневности как воздух нужны большие, превосходящие нас силы, культуру восприимчивости к которым века подряд формировал в человеке праздник.
Праздник сегодня — конструкция приемлемых масок того, что Дюркгейм назвал «сакральным», но можно назвать и иначе. Масок удобоваримых, понятных без объяснений, доступных без избыточного напряжения. Он — в той же мере переживание потребности в Большом и Значительном, что и защита от него, фильтр. То есть он стал частью повседневности.
А между тем для регуляции этой самой защищающей повседневности просто как воздух нужны Большие, Превосходящие нас силы, культуру восприимчивости к которым века подряд формировал в человеке праздник. Без Большого защищающая повседневность плохо держится, не греет в мировой пустоте. Лишившись надежной, «сакрально» санкционированной разметки временного пространства, человек оказался «посреди нигде».
Утраченное Большое узнается по своеобразным пустотам в теле культуры. Так пустоты в помпейском окаменевшем пепле верно хранят очертания давным-давно истлевших тел. Это пусто место и в забвении помнит, что оно свято. И уже хотя бы потому оставаться пустым просто неспособно. Люди нашей весьма посттрадиционной культуры так хотят верить в то, что в праздник надо переживать Значительное и Особенное, что они действительно его переживают. Пол любыми мыслимыми именами. (Или им кажется, что переживают, но по большому счету это одно и то же.)
Потому мы и переживаем этот несчастный Новый гсщ как что-то изначальное и вечное, что для нас это и есть путь включения в Изначальное и Вечное. Без дураков. Да, «глухие, кривые, окольные тропы». Но это тропы туда же, куда ведут все дороги.
Даже теперь, в скудном своем состоянии с шампанским, салатом оливье и «Голубым огоньком» или его аналогами по телевизору ночь напролет, Новый год — магическое возобновление жизни мира и человека. Совершенно серьезно. Дело ведь не в том, что все эти формы — поздние конструкты, а в том, что чувства в связи с ними, по их поводу проживаются совершенно настоящие. Этим чувствам надо было найти опору, осязаемый повод — вот и нашли.
Освободившийся от глубоких, смертельно всерьез принимаемых традиций и «вертикальных» смыслов («горизонтальные» типа связей с социумом смыслы еще как-то работают, и то хорошо), человек — снова в начале долгого детства. Он снова мастерит своих идолов из пластилина, спичек, конфетных оберток и прячет их между заветных корней одному ему известных деревьев. Но означают они, в сущности, то же самое, что века подряд означали роскошные храмы, превратившиеся затем в памятники архитектуры и в предметы туристского отпускного любопытства. В обертке с пластилином теперь может оказаться куда больше смысла. Правда, и здесь ничего не гарантировано. Все — на свой страх и риск.
«Черное время» после праздника — как переселение из дома в дом. Проходим через улицу, где холодно и ветрено.
Человек в Хаосе мира строит себе защищающие Дома из традиций, обыкновений, ритуалов, условностей и живет на два дома — в буднях и в празднике. Это — дома с разными укладами, но оба они — дома. Наличие обоих, даже если и тот, и другой в процессе вырождения постградиционной культуры стали представлять собой нечто очень плоское, типа в будни — рутина, а в праздник — выспаться, наесться-напиться и смотреть телевизор, создают объемность переживания мира.
Праздник «переключает» человека, дает ему возможность — скорее, даже заставляет его — взглянуть на свои будничные состояния и занятия извне. Тем уютнее кажется «новый» дом, когда мы в него окончательно переселимся и обживем его, когда новый-старый порядок, от которого мы успели отвыкнуть, снова станет нас поддерживать. Праздник — обретение других возможностей самих себя. И понимания того, что и они преходящи и частичны.
Поэтому даже сейчас важно и войти в праздник, и покинуть его — и испытать неуют, незащищенность без него, чтобы тем острее пережить новый уют и новую защищенность будней.
«Черное время» — вот уж действительно тень, которую праздник отбрасывает позади себя, — нормальная реакция на утрату уходящего с праздником Значительного, очередной раз не давшегося в руки, или хотя бы чувства возможности его. W эту утрату тоже следует прожить в полной мере. От нее нельзя отворачиваться. То есть отвернуться-то можно, но тогда мы не поймем ее собственных, несомненных, ничем не заменимых смыслов.