— Говорят, что XXI век будет веком биологии. Что вы скажете об этом?
Майр: — Откройте газеты: важнейшие научные новости непременно касаются биологии. И вот уже физики жалуются, что молодые люди сплошь идут в биологию, а не в физику.
—А может ли биология, если ее значение так велико, снабдить человека какими-то этическими нормами?
Майр: — Нет. Биология этически нейтральна. Биология может ответить только на вопрос, каким образом естественный отбор может обусловливать этическое, то есть альтруистическое, поведение, ведь он, собственно говоря, должен поощрять всегда эгоистичное поведение. Но объяснить это сравнительно легко: в примитивных обществах мелкие группы имеют преимущество, если действуют сообща.
— Любопытно, а закончилось ли эволюционное развитие человека?
Майр: — Новый вид человека не возникнет. Может быть, это несчастье для человека, что он благодаря своей технологической изобретательности сумел выжить во всех географических нишах, от степи до влажных тропических лесов.
— Это звучит пессимистически.
Майр: — Вот я таков. Перенаселение, разрушение окружающей среды — все это очень плохо для человечества. Я не вижу признаков естественной селекции. Сейчас не важно, больше у человека мозг или нет, это не дает ему никаких преимуществ. Нет и никакого стимула — эго я все так брюзжу, рассуждаю — заводить много детей. Наоборот... Вообще говоря, странно, что мы с отвращением относимся к евгенике — единственному методу, который мог бы привести к генетическому улучшению человека (о превратностях развития евгеники смотрите статью А. Волкова "Евгеника сильных" в ближайшем номере). Впрочем, этот метод нельзя применять по ряду причин. Во-первых, прежде чем улучшать человека, надо понять, какова генетическая основа его положительных качеств. Пока мы разбираемся только в наследственных заболеваниях, то есть в дефектных генах. Во-вторых, процветающее общество должно быть очень разноликим. Если клонировать целую генерацию Эйнштейнов, ничего хорошего не выйдет. Кроме того, ценность равенства воспринимается нами как нечто само собой разумеющееся. Нельзя говорить конкретному человеку: "Тебе не положено иметь детей, потому что у тебя плохие гены". Этого просто не поймут.
— Это значит, что человек перестает улучшаться ?
Майр: — Можно пойти другим путем, например, путем воспитания...
— Интересно; а есть что-либо, что вам хотелось изменить в своей жизни?
Майр: — Позвольте мне начать издалека. Когда в 1931 году я пришел в Естественно-исторический музей в Нью-Йорке, не было никакой литературы о птицах Новой Гвинеи. А ведь это самая интересная фауна пернатых во всем мире. На этом острове больше видов птиц, чем во всей Австралии. После этого я лет десять работал над систематикой этих птиц. Зато теперь я иногда говорю себе: "Если бы я менее тщательно работал хотя бы в течение пяти лет из этого десятилетия, сколько важного я мог бы сделать в работе над эволюционной теорией!"
— Ваши экспедиции в Новую Гвинею в 1928 и 1930годах во многом определили ваш жизненный путь. Почему вы ни разу после этого не вернулись туда?
Майр: — Потому что мне жаль. Меня много раз приглашали съездить в Новую Гвинею, когда я бывал в Австралии. Но я всегда отказывался. Уже в 50-е годы остров был вовсе не тем райским уголком, каким сохранился в моей памяти. Недавно друзья из местечка Номи, где я тогда ступил на берег, написали мне потрясающее письмо. Эта земля превратилась в биологическую пустыню.
— Почему птицы всегда играли такую важную роль в истории эволюционного учения?
Майр: — Разве это не понятно? Птицы апеллируют к важнейшим органам чувств человека — к зрению и слуху. У птиц пестрое оперение, и они поют. В одиннадцать лет я уже точно знал: туг поет черный дрозд, тут — певчий дрозд, а там — крапивник.
— В последние годы вы занимались философскими вопросами биологии. Почему они так важны для вас?
Майр: — Потому что философы еще и сегодня придерживаются ошибочного мнения, что биология — это вторая физика. Они все еще заодно с Кантом, который когда-то сказал совершенно неправильную вещь, что научным может быть лишь такой способ познания, который опирается на математику. Соответственно "Происхождение видов" Дарвина по этой классификации нельзя назвать научным трудом, поскольку здесь не приведено ни одной математической формулы. Поэтому заголовок моей новой книги так важен: "Что делает биологию уникальной?" Органическое отличается от неорганического благодаря своей уникальности и способности к изменениям. Вот электрон был и остается электроном. А среди шести миллиардов людей не найти двух одинаковых индивидуумов.