САМАЯ ПРОЧНАЯ в мире нить — зайлон. Его получают, примешивая полимер при принудительном пропускании через прядильную машину. Из-за своей химической структуры полимер парафениленбензобисоксазол с трудом поддается обработке. Однако японскому крупному производителю химволокон удалось получить это «суперволокно». Прочность на растяжение у зайлона примерно в десять раз больше, чем у стали. Зайлоновая нить толщиной всего лишь в один миллиметр может выдержать предмет весом 450 килограммов. Зайлон обладает отличной жаростойкостью, выдерживая температуру до 650 градусов, а его ударопрочность даже выше, чем у стали или промышленного алмаза.
Зайлон применяют в защитной одежде для пожарников, теплозащитных костюмах и пуленепробиваемых жилетах. Используют его также как жаростойкий промышленный материал, в производстве волоконно-оптических кабелей, как упрочняющий материал для космического наблюдательного зонда.
САМЫЕ ХОДОВЫЕ почтовые марки придумали японцы. Теперь все желающие смогут за несколько минут получить почтовые марки со своим собственным изображением. Это стало возможным после того, как японские инженеры усовершенствовали обыкновенную видеокамеру. Руководство почтового ведомства позволило официально использовать такие марки как традиционные, наклеивающиеся на конверт. Идея оказалась выгодной и для создателей видеокамер, и для почтовой службы, которая в последнее время не выдерживает конкуренции с электронной почтой.
САМЫЙ БОЛЬШОЙ кебаб из курицы приготовили в Лимасоле в закусочной «Сами Эйда» 20 поваров. Высота этого произведения кулинарного искусства из полутора тысяч цыплят — 2 метра, а ширина — 1 метр. Каждый желающий мог попробовать гигантский кебаб за 3 доллара. Все вырученные деньги были направлены на благотворительные нужды.
САМОЕ ДРЕВНЕЕ украшение из стекла—бусы, возраст которых насчитывает 5500 лет. Эта находка археолога Ф. Пири хранится в одном из лондонских музеев.
САМЫЕ ЭКОНОМНЫЕ стиральные машины изобрели в Японии. Вместо стирального порошка они используют электричество и ультразвук. Стирка напоминает процесс электролиза — под действием тока грязь извлекается из белья, потом измельчается ультразвуком и вымывается. Появление новинки вызвало в Токио огромный интерес.
САМЫЙ НЕОБЫЧНЫЙ турнир прошел в шведском городе Кальмаре. Участники соревнований искали иголку в стоге сена. Оказалось, что выполнить эту задачу не так уж и сложно: победитель потратил на поиски иголки всего 20 минут.
Bалерия Шубина
Русско-американское воплощение денди
Нынче в моде повседневность: ткань истории состоит из мелочей и деталей, и будущее делается из забот, надежд, представлений обычных людей.
Обычных не потому, что они просты и понятны всем, а потому, что это люди без высоких чинов от них зависит в основном их собственная жизнь, а не судьбы миллионов.
На этом — низовом — уровне, где живут обычные странноватые русские и обычные совсем странные американцы, происходит подлинная встреча культур.
Происходит примерно так...
Есть такое понятие — денди. Так случилось, что после английской выставки «Денди XXI века» ударило мне в голову и ушибло. Известно, в русской голове это понятие пересекается со строкой Пушкина: «Как денди лондонский одет...».
Конечно, денди — лишь страница в истории моды. Но какая! Задавшая тон моде навечно. Ведь стиль денди — не только особенные манжеты или шейный платок узлом, это и поза, и томность, и нарочитая ирония, и демонстрация своей драгоценной персоны. Подвиг незамеченности — не про денди.
Интересно, а что пишет об этом «История моды»? Была у меня такая где-то на полке, между «Историей нравов» и «Образами Италии». Но это казалось, что она там. «История нравов» стояла на месте, «Образы» тоже, а вот «История моды»... Не было ее ни на других полках, ни в других шкафах. Сквозь землю она провалиться не могла, оставалось подумать о посетителях того проходного двора, в который еще недавно превратилась квартира. А превратилась благодаря доброй американке Кэтрин.
Надо знать Кэтрин, чтобы так говорить. От американки в ней был лишь акцент. Остальное же... Например. вечные кеды, джинсы, а также явная склонность к депрессии, а еще невозможность жить без компьютера и ежедневного душа — все это уже вошло в мировой обиход, если не сделалось нормой. Но что важно: она принадлежала к породе вечных студентов, когда-то нашему национальному типу. Она училась в Московском университете, уже имея диплом Калифорнийского, собиралась в Российский гуманитарный тоже на какое-то ускоренное отделение, по возвращении в Америку метила в Йель, а завершить образование желала в Гарварде, не чураясь при этом политологии в Беркли, социологии в Принстоне, культурологии в Стэнфорде, историографии в Хьюстоне. К университетам она относилась, как Дон-Жуан к женщинам: ей хотелось перебывать во всех.
Первое, что она сделала, когда появилась вслед за чемоданом, который катил шофер, — подарила мне коллекционную куклу в клетчатой шотландской юбке, в высокой бархатной шапке с пером и поставила в известность, что предки ее родом из Шотландии и, где бы она ни была, она поддерживает все шотландское. По той же причине для нее неприкосновенны пауки, в Шотландии культ этих животных. Позднее выяснилось, что она симпатизирует не только паукам, но и всему живому, она не ела мяса и не носила ничего из натуральной кожи и натурального меха, даже туфли.
Вообще-то выглядела Кэтрин типичной южанкой: карие глаза, смуглая кожа, было в ней даже что-то от арапчонка, какой-то неуловимый подтекст во всем облике, особенно в кудрявых черных волосах.
Лос-Анджелес, где Кэтрин жила и откуда прилетела, не вызывал у нее прилива восторга, хотя там она родилась, там остался ее друг Макс; наконец, близ этого города был развеян прах ее матери, которая умерла молодой. Об отце она сказала: он сволочь, не то что отчим — музыкант и прекрасный человек, но и он тоже умер.
Такое предисловие как-то не вдохновляло. Жалость — хорошее чувство, но не с него хотелось бы начинать. «Под каждой крышей свои мыши» — сказала я. Мгновенно откуда-то были извлечены карандаш и тетрадь: «Как- как???» Я повторила.
Как в компьютере мышь снует по экрану в поисках нужной строки, так в нашем разговоре... Эта самая мышь обнаружила неожиданное. Оказывается, Кэтрин любила Стейнбека. его повесть «О людях и мышах». Странно, но я тоже любила эту повесть. Таких же героев, которые никому не нужны. Джон Стейнбек, человек из Калифорнии, сначала изгнанник, потом желанный, обласканный и увенчанный, нас и побратал.
На радостях я притащила кучу журналов «Америка» — стойкий дефицит прежних времен, мне перепадал от случая к случаю — и открыла первый попавшийся. Черт бы меня побрал с моим интересом к Америке! Со страницы глазела неприлично расплодившаяся семейка президента Буша-старшего, сплоченная, дружная, сытая и в силу этого слегка туповатая на морды.
— Когда я смотрю на эту фотографию, — сказала Кэтрин, — мне хочется плакать.
И ушла в свою комнату.
На что она жила, где брала деньги, какое-то время оставалось загадкой. Для бедной она слишком много тратила на книги, театры, телефонные переговоры, интернет-клубы, кафе. Для богатой не позволяла себе излишеств вроде казино, ресторанов, драгоценностей. Университет она посещала четыре раза в неделю и скорее записалась бы еще на какие-нибудь курсы, чем пропустила бы хоть одно занятие.