Вся сложность идеологического и интеллектуального климата в стране сегодня состоит, пожалуй, не столько в умонастроениях и трусости мысли власти, сколько в умонастроениях и трусости мысли всех остальных граждан. Л. Гудков пишет о двойственности восприятия, о конфликте ценностей в душе простого постсоветского человека: хочется гордиться своим прошлым, а не стыдиться его — „маленького человека“ явно поднимает в собственных глазах принадлежность к великой державе, а не молчаливое содействие преступному режиму.
В конце 80-х годов герои фильма с „правильным“ названием „Ненависть“, кулаки-кровопийцы, из центральных газет смогли узнать, что они, наоборот, справные крестьяне, что разоблачали, убивали, выгоняли из дома их несправедливо и противозаконно.
Смогли бы - если бы дожили
Все это верно, но только тогда скажите, что же записывали старшеклассники? Разве они фиксировали не коллективную память, которая в конце концов и состоит из множества воспоминаний индивидуальных?
Кстати, насчет гордиться, а не стыдиться: подростки находили для этого основания, по-моему, куда более серьезные, чем возведение гигантского завода, устаревшего к моменту пуска. Это дед, отказавшийся стать стукачом. Это другой родственник, профессор, неожиданно пропевший хвалу своему коллеге-еврею, обвинять которого в космополитизме прибыла на кафедру высокая комиссия. Эго целая деревня, отказавшаяся свидетельствовать против своего священника, которого пришлось судить в другом месте.
Так что это — не коллективная память?
Прежде попробуем понять, почему одни и те же люди так по-разному воссоздавали прошлое в разговорах с социологами и с младшим поколением собственной семьи?
Наверное, неожиданно внимательный слушатель и есть самый сильный раздражитель, способный поднять из глубин заложенные туда воспоминания, о котором писал Л. Гудков. Но, очевидно, есть и другие причины таких метаморфоз памяти. Например, разные, как говорят лингвисты, „цели высказывания“: в общении с социологом человеку важно, как он выглядит, и он хочет выглядеть „не глупее других“. Социолог к тому же чужой человек, часто ассоциируемый с условным „начальством“, и срабатывает привычный страх, который включает привычное „двуязычие“: безопаснее всего говорить не то, что думаешь, а то, что положено, что говорят в телевизоре и пишут в газетах.
Хорошо в стране Советской жить!
После голода, коллективизации раскулачивания - каждому снопу будешь радоваться
1936 год. Красная площадь. Ровно через год казнят известных командиров Красной Армии: М. Тухачевского, И. Якира, И. Уборевича и других. А пока - парад!
Разговор с внуком, племянником, соседской дочкой осознанно или неосознанно направляется в конце концов к тому, чтобы передать собственный опыт следующему поколению, чтобы „не на своих ошибках учились“. А это, естественно, уже совсем другой разговор.
Только вот передается этот самый опыт „в картинках“, в потоке сознания, не принимая пригодных для кристаллизации этого опыта форм и формулировок, потому что (см. выше). Этот опыт в таком виде был пригоден для жизни в стабильных, постоянно воспроизводяшихся условиях, поскольку был отлит не в формулы, а в стереотипы поведения, в движение, производимое, по сути, бессознательно.
Например, страх, загнанный в глубокое психологическое подполье с тех пор, как по ночам перестали разъезжать „воронки“, он до сих пор определяет, по мысли Л. Гудкова, „рамки восприятия“ реальности, повышая общую тревожность. Подростки немало веселились, гоняясь по поликлинике за старушками, которых хотели расспросить о Новочеркасском расстреле рабочих в 1962 году; настигнутые, старушки тут же становились глухими, а одна из участниц этой работы потом записала в дневнике: „Мы никак не могли понять, чего они боятся“. Другой старшеклассник, восстанавливавший историю заброшенного и испоганенного еврейского кладбища, то и дело оказывался перед запертой дверью, из-за которой выслушивал: „Я пожилой, больной человек, оставьте меня в покое“.
Реакция подростков, представителей „непуганого поколения“, как раз и говорит, что в прямом наследовании опыта через инстинкты и стереотипы поведения наступил сбой. Из картинок и потока сознания молодые выуживают не то, что пытаются им передать старшие, а что-то совсем другое.