В 1851 году он пишет маленькую картину "Анкор, еще анкор!" В названии — смесь французского с нижегородским: анкор (encore) как раз и значит "еше", "снова". Комната, почти нежилая — в ней можно переночевать, но не хотелось бы провести жизнь. На лавке лежит человек. Офицер. Ему скучно. День окончился. Спать еще рано. Разговаривать не с кем. Весь день он занимался главным и единственным делом российского офицера николаевских времен — гонял солдат по плацу. Считалось, что боевая готовность армии определяется красотой строевого шага, и офицеры до одури муштровали подчиненных, добиваясь механической точности. Парад, доведенный до состояния армейской хореографии, был главной заботой и главной радостью императора. "Война портит войска" — говорил Николай Павлович... День окончился, но завтра — тот же плац, и те же команды, и тот же фрунт. Офицер держит в руке трубку с длинным чубуком и заставляет пуделя прыгать через нее: раз, еще раз, анкор, еще анкор. Собака прыгает. За маленьким замерзшим окошком — синяя тьма зимы и домик вдалеке. В домике так же горит одинокое окошко, там то же одиночество и та же смертная тоска, от которой — хоть в петлю, и тот же повсеместный абсурд и никакой надежды на то, что когда-нибудь что-нибудь изменится...
Самая последняя картина Федотова называлась "Игроки". От бытовых сценок про разборчивых невест и опустившихся аристократов ее отделяют пять-шесть лет, а кажется — два поколения. Так будут писать Ван Гог через 30 лет (в живописи) и Франц Кафка через 60 (в литературе). В ней нет события, нет анекдотичности. В "Анкоре" есть хотя бы прыжки пуделя — бессмысленные, но по-житейски понятные. В "Игроках" же не происходит вовсе ничего. Само время, кажется, остановилось, пропало, как проигранные в штосс деньги.
Люди на картине подобны манекенам (особенно в набросках, где фигуры лишены голов). Но изображены они не так, как увидел бы человек, вошедший с улицы в эту душную от свечей и табачного дыма комнату. Напротив, кажется, что мы смотрим глазами вот такого засидевшегося за полночь игрока — в голове туман, ноги затекли, спина ноет, и тени кажутся притаившимися в углах людьми, а люди — истончившимися тенями.
"Игроки" (как и "Анкор") выглядят картиной, созданной не в середине, а в самом конце XIX или даже в начале XX века, и лишь по чьему-то недосмотру имеющей в соседях "Явление Христа народу", а не какую-нибудь из экспрессивных сцен Василия Чекрыгина или Натальи Гончаровой. Это особенно заметно при взгляде на карандашные подготовительные рисунки, выполненные Федотовым на синей, ночного цвета бумаге. Куда делся добродушный федотовский юмор? Где "бытовая мельтешня", так нравившаяся публике, да и самому Павлу Андреевичу еще два года назад? Или не "натуральная школа" правит умами?
Такого искусства — предпочитающего метафору натурализму, в обыденности открывающего трагизм — не было в России в то время и еще долго не будет. Все 60-е, 70-е, 80-е годы русская живопись будет разрабатывать линию, намеченную "прежним" Федотовым. А тропа, приоткрывшаяся ему за год до смерти, вплоть до рубежа XX века будет зарастать травой, чтобы лишь тогда отозваться в искусстве модернизма.
На полвека, не меньше, опередил свое время Федотов, подгоняемый злым гением (да не его ли он искал, придавая собственные черты лицам персонажей?!) И опять, как в случае со "Свежим кавалером", не узнал об этом. То, что было найдено им в подготовительных листах, так в эскизах и осталось. В оконченной картине едва ли не все открытия сведены к нулю, "нуллифицированы", как говорили в прежние времена. Там снова прямоугольная сценическая коробка, мелкое старательное письмо, натурализм, бытописательство. Будто тянул злой гений к XX веку, к Малевичу или хотя бы к Ван Гогу, а Павел Андреевич Федотов, бывший лейб-гвардеец и академик, сколько было сил, сопротивлялся...
Федотов обратился к искусству в том возрасте, когда другие уже завершают ученичество. За десять лет он успел и создать новый жанр живописи, и преодолеть его рамки, вплотную подойдя к изобретению такого художественного языка, для которого не было тогда ни тем, ни публики. По сути, он один прошел путь, обычно преодолеваемый усилиями нескольких поколений художников. К 37 годам силы его кончились.