Однако этим катастрофическим прогнозам так и не суждено было сбыться. Занятость в российской экономике оказалась на удивление устойчивой и не слишком чувствительной к шокам переходного периода. Валовый внутренний продукт (ВВП), по официальным оценкам, в нижней точке кризиса упал на 40 процентов, а занятость — на 15 (в большинстве бывших социалистических стран Европы — на 20-25 процентов при таком же или даже меньшем падении ВВП).
Повсюду начало рыночных реформ ознаменовалось взлетом открытой безработицы: ситуация стабилизировалась только к середине 90-х. А в России безработица росла медленно, постепенно и лишь на шестом году рыночных реформ перешагнула десятипроцентный рубеж, достигнув уровня, который установился в большинстве постсоциалистических стран уже после того, как там возобновился экономический рост Но стоило российской экономике вступить в фазу оживления, как безработица с максимальной отметки 14,6 процента в начале 1999 года стремительно пошла вниз, уменьшившись вдвое в середине 2002 года. Таких темпов сокращения безработицы не знала никакая другая переходная экономика. Сейчас Россия по этому показателю одна из самых благополучных среди стран с экономикой переходного типа.
Даже в самый разгар кризиса ряды безработных у нас довольно быстро обновлялись. Найти работу и в то время мог не только тот, на чью профессию, квалификацию, образование был особый спрос на рынке труда, но и тот, кто, казалось бы, не слишком конкурентоспособен на этом рынке.
Необычная черта российского рынка труда — резкое сокращение продолжительности рабочего времени. В первой половине 90-х годов среднее число рабочих дней, отработанных рабочими в промышленности, сократилось на целый месяц — такого не знала ни одна из стран Центральной и Восточной Европы, где такого сокращения не было вообще.
Официально за 1991 — 1999 годы уровень реальной оплаты труда сократился в России примерно втрое. А как только инфляция снижалась, начинались систематические задержки выплат.
Во всех бывших социалистических странах со сменой экономического режима усиливалось неравенство в распределении трудовых доходов. Однако везде оно оставалось довольно умеренным, кроме России, где различия в заработках стали исключительно большими; тут мы в 1,5-2 раза обгоняем остальных. Так что не только уровень средней заработной платы, но и структура относительных ее ставок у нас оказалась очень подвижной и гибкой.
Россия превосходила другие страны с переходной экономикой и по темпам движения рабочей силы. Парадокс: с началом реформ интенсивность найма на работу повсюду резко снижается — у нас этого не происходит. Нанимая новых работников, предприятия, очевидно, не слишком опасались, что потом не смогут от них освободиться. Что же касается увольнений, у нас решительно преобладают уходы "по собственному желанию", тогда как в странах Центральной и Восточной Европы это в основном вынужденные решения.
Все эти нестандартные механизмы, с помощью которых наш рынок труда приспосабливался к реформам, объединяет одна важная черта — неформальный или полуформальный их характер. Обычно они действовали в обход законов и других формальных ограничений либо вопреки им. Несвоевременная и скрытая оплата труда, неполная и вторичная занятость вели к тому, что отношения работников и работодателей становились личными, явные трудовые контракты уступали место неявным.
При тех потрясениях, которые пришлось пережить российской экономике в 90-е годы, естественно было бы ожидать волны острых и затяжных трудовых конфликтов. Но, как ни странно, забастовочная активность оставалась невысокой. В первой половине десятилетия в расчете на 1000 занятых терялось от 3 до 25 рабочих дней, во второй половине их число выросло до 45 — 84, но к концу десятилетия вновь упало до трех дней. По международным стандартам, это очень мало: в странах ОЭСР в 1985 — 1992 годах потери от забастовок составляли в среднем 340 дней в расчете на 1000 занятых.
В результате российский рынок труда оказался хорошо приспособленным к тому, чтобы амортизировать многочисленные шоки, которыми сопровождалась системная трансформация экономики. Он приспосабливался прежде всего за счет изменения цены труда и его продолжительности и лишь в небольшой степени — за счет изменения в занятости.
К сожалению, эта модель рынка труда оказалась гораздо хуже приспособлена к тому, чтобы быть проводником экономического роста. Облегчая краткосрочную адаптацию, она не создавала достаточных предпосылок для долгосрочной перестройки всей структуры экономики. Эта модель явно неадекватна задачам экономического роста и на новом этапе развития во многом утрачивает смысл и оправдание.