Всей своей манерой поведения Ландау совсем не соответствовал общепринятому образу солидного академика. Померанчук (Чук) мог ему заявить: "Дау, ты говоришь чушь!", и Ландау воспринимал это совершенно спокойно, но, конечно, требовал убедительных доказательств.
Со времени основания ИТЭФ (сначала Лаборатория № 3 АН СССР, затем Теплотехническая лаборатория) Ландау регулярно приезжал в ИТЭФ по средам на руководимый Алихановым экспериментальный семинар, а потом оставался на час-полтора для разговоров с теоретиками. В течение всего 1946 года он был начальником Теоретической лаборатории, затем начальником стал Померанчук, а Ландау остался сотрудником-совместителем на полставки. Так продолжалось до 1958 года, когда совместительство было запрещено, и Ландау был уволен. (Одновременно с ним был уволен Зельдович, который тоже был совместителем.) Разговоры по средам, в которых участвовали все теоретики (нас тогда было немного — всего 5-7 человек), были самыми разными и свободными, касались самых разных вопросов — от физики до политики и литературы — и для нас, молодых, были захватывающе интересными.
Помню, как-то в 1950 году разговор зашел о правилах голосования в Совете Безопасности ООН. Мы с Ландау разошлись в толковании этих правил (Устава ООН ни у кого из нас не было). W Ландау предложил: "Давайте пари на торт!" Я согласился, Чук стал свидетелем. В следующую среду я принес Устав ООН и показал его Дау в доказательство своей правоты. Но Дау тут же возразил: "Я именно так и говорил!" Чук дипломатично сказал, что он не помнит, кто что утверждал. Через некоторое время мы опять поспорили с Дау, и он опять предложил пари на торт. "Но вы же не отдаете" — вырвалось у меня. И совершенно неожиданно Дау обиделся и довольно долго обиду таил. Потом я пожалел о своих словах — я перешел какую-то грань.
Возвращаясь к характеристике личности Ландау, я думаю, что внутренняя скромность, вернее, даже робость, по- видимому, была свойством его характера. Он понимал свою слабость, пытался с ней бороться, особенно в юности, но это выливалось в эпатаж. Я согласен с Е.Л. Фейнбергом в том, что у него было как бы две сущности (мне не нравится слово "маска" в книге Фейнберга: внешняя — резкая, задиристая, и внутренняя — мягкая, робкая, легко ранимая). С этой двойственностью Ландау связаны его отношения с женщинами, описанные (но крайне искаженно!) в книге его жены Коры Дробаниевой. (По-моему, книга отвратительная. Чтобы охарактеризовать автора, я приведу такой факт. После автокатастрофы, когда Ландау был между жизнью и смертью, физики создали бригаду, члены которой круглосуточно дежурили в больнице и организовывали доставку лекарств, врачей, специального питания и т.д. Указания они получали от Евгения Михайловича Лифшица и его жены Елены Константиновны, которые фактически и руководили борьбой за жизнь Ландау. Возглавлял каждую смену ответственный дежурный. Я был одним из таких ответственных и дежурил в больнице раз в 3-4 дня. Я могу категорически утверждать, что на протяжении первых полутора месяцев Кора в больнице нс появлялась. Ни разу! Она появилась в первый раз через полтора месяца после катастрофы, когда стало ясно, что Ландау будет жить.)
В своей книге Кора представляет Ландау этаким Дон-Жуаном, а то и хуже, Мне кажется, что хотя она и прожила с Дау много лет, она не смогла разобраться в характере своего мужа.
В 1963 году (или в 1964^м — точно не помню) я, как обычно, пришел к Померанчуку с отчетом. В нем в числе прочего были описаны работы двух сотрудников Лаборатории — докторов наук. Я поставил их во вторую категорию работ, результаты которых описываются, но кратко. Померанчук стал читать отчет и жестко сказал: "Я не понимаю, что делают эти люди! Это не наука! Я как начальник Лаборатории не могу нести ответственность за то, что они делают. Я поставлю перед директором Института вопрос о том, чтобы они более не состояли в моей Лаборатории". Действительно, вскоре были созданы две новые теоретические лаборатории во главе с этими докторами.
Вместе с тем Исаак Яковлевич не бьш рабом своих принципов и, когда нужно, отступал от них. В 1952 году мы с Рудиком должны были сдавать кандидатский экзамен по философии. В то время сдача этого экзамена была серьезнейшим делом: надо было дословно знать массу цитат, за малейшее искажение оценка снижалась, а получить тройку вообще было равносильно катастрофе. И Померанчук распорядился: в течение двух недель перед экзаменом нам всякую работу прекратить, в своей комнате не появляться, чтобы никто нас не мог найти, а сидеть в другом корпусе и изучать философию. После этого философия была сдана успешно.