Рывки и разрывы приводили и приводят не только к нашествию чужих и (что серьезнее) часто плохо усвоенных слов. Дело еще и в том, что разорванность общения, которое каждый раз начинается словно заново, не дает выстроить и последовательность языкового посредничества между культурами. Отсюда парадокс: даже «те же самые слова» на самом деле значат тут и там совсем не одно и то же. Название работы Гадамера «Die Aktualitat des Schonen» пришлось совершенно условно перевести как «Актуальность прекрасного» — сжав зубы, потому что немецкое Aktualitat и наше «актуальность» совсем не эквиваленты. Русский аналог — как срезанная верхушка, без всей многовековой глубины истории этого слова, включающей помимо терминологии изначальное общеязыковое «действующий — действительный — действенный». У Гадамера речь идет о том, что красота проявляется, действует, присутствует в реальности в том или ином виде, об этом он и писал. Русское «актуальность» ничего об этом не говорит. И таких примеров — масса.
То же самое касается не только слов, но и текстов и даже типов текстов. При переводе они также подвергаются не просто переложению на иной язык и понятийную систему, они определенным образом трансформируются, в них происходят — как и в отдельных словах — смысловые и иные сдвиги. Например, русская и западноевропейская поэзия в последние десятилетия очень сильно оторвались друг от друга, а поэтому поэтический перевод становится задачей практически невыполнимой. Способы, используемые с обеих сторон, скорее напоминают фальсификацию: западные стихи при переводе соответственно «олитературиваются» (потому что в противном случае русский читатель может вообще отказаться считать их стихами), российские, наоборот, утрачивают архаичные, по мнению западной публики, черты «поэтичности».
Серьезный разговор начала Марина Ивановна Цветаева в маленькой статье «Два „Лесных царя“. Эти несколько страничек пришли к нашему читателю не сразу, для научной работы статья — почти заметка — была слишком мала, неакадемична и эмоциональна, для привычных словоизлияний писателя на тему — слишком учена и строга в своей логике. Наверное, поэтому ее до сих пор так и не включили в качестве необходимой в корпус текстов, которые следует знать и учитывать, рассуждая о переводах на русский язык.
Цветаева сравнивает „Лесного царя“ Гете и его русский перевод, сделанный Жуковским, совсем не для того, чтобы прославить Жуковского-переводчика. Она не ставит под сомнение достоинства русского перевода, который запросто называет „гениальным“. Ее рассуждение о другом — о том, что стихотворения Жуковского — „это просто другой „Лесной царь“.
Цветаева не только провела прекрасный, тонкий, с пословным разбором анализ двух текстов. Она почувствовала болевую точку в отношениях России с западными соседями. И по- своему, через поэтическое толкование объяснила, в чем дело. Действительно, есть в западноевропейской культуре порог, за которым российскому человеку обычно становится сложно. Неуютно: это не наше, там нас не ждут. Привычная структурная сложность текста в России и на Западе — разная.
Марина Ивановна Цветаева (1892 -1941)
„Лесной царь“ Жуковского (сам Жуковский) бесконечно добрее: к ребенку добрее, — ребенку у него не больно, а только душно, к отцу добрее — горестная, но все же естественная смерть, к нам добрее — ненарушенный порядок вещей. Ибо допустить хотя бы на секунду, что Лесной царь есть, — сместить нас со всех наших мест“. Вот именно. „Ненарушенный порядок вещей“.
Цветаева очень точно определила и временную линию, на которую пришлось пересечение „Лесных царей“, из-за чего и сопоставление двух текстов носит характер не просто примера, а парадигматический характер, приоткрывающий отношения двух литератур и в конечном счете двух культур. Эта линия была прочерчена романтизмом.
Очень важная подмена, которая случилась с романтизмом в России. Подмена позиции жанром. Получается: любая немецкая баллада может быть записана в романтизм, а значит, романтизм — это баллада. Или какая- нибудь страшная история. С привидениями. Или тоскующий герой — в плаще и шляпе.
Между тем европейский романтизм — в его самых основных проявлениях — это разлом сознания, происшедший в момент окончательного расставания с традиционным обществом. Стало ясно, что какие-то вещи уходят навсегда. Что жизнь человека становится техногенной и что наука, техника пронизывают все стороны жизни. Что привычный патриархальный мир разрывается, распахивается в бесконечные пространственные и временные измерения, в которых становится как-то неуютно.