В мае 1903 года полиция схватила организатора Боевой группы эсеров Георгия Гершуни. ЦК партии эсеров без долгих споров назначил нового руководителя, «старого товарища» Евгения Филипповича Азефа.
Егор Сазонов
«Очень толстый человек, — по определению Савинкова, — с широким, равнодушным, точно камнем налитым лицом и большими карими глазами» установил в организации строгий порядок и дисциплину. С товарищами общался ровно и спокойно, был внимателен ко всем, но пресекал споры и истерики. Появлялся внезапно, неожиданно исчезал, но всегда все ощущали его присутствие. Доверие к Азефу росло с каждым днем: серьезный, основательный человек, на которого можно опереться в трудную минуту. Впоследствии, после скандальных разоблачений, революционная интеллигенция создала миф об «Азефе-оборотне, дьявольском порождении реакции». Но до тех пор и руководство партии, и боевики, которые видели Азефа «в деде», в один голос признавали, что лучшего организатора боевых операций им не найти. Немногословный, внимательный, твердый, но без диктаторских замашек, преданный идее революционного террора. Это было единое мнение.
Почему Азефу доверяли и считали своим в равной мере и революционеры-подпольщики, и жандармские офицеры? Они видели его каждый день, но не было ни малейшего повода для подозрения. Никто не замечал признаков двойной игры.
Есть неожиданный ответ. Азеф не был ни закоренелым предателем, ни пламенным революционером.
И охранку, и эсеров в равной мере не беспокоила абсолютная идейная пустота Азефа. Можно понять жандармских офицеров: неуместно обсуждать с евреем монархические чувства в учреждении, где принимали и поощряли «для пользы дела» необузданных антисемитов. Но и социалисты- революционеры не возмущались, когда руководитель «славной» Боевой организации партии не мог сказать ни слова об основах их идейной доктрины. В определенной мере Азеф поступал честно, это не интересовало его, он молчал или повторял: «Главное — террор!» Скудный набор фраз принимали как доказательство твердости убеждений. «Цель оправдывает средства». Сомнительный довод был принят в России и властью, и революционерами. И палачи, и «борцы за народное счастье» выбирали кривую дорогу В равной мере метод «блестящих дел» был присущ и охранке, и революционерам-террористам, которые полагали, что таким образом они превращают свою партию в ведущую общественную силу страны. Очередную цель определяли не боевики, санкция на проведение «акта» поступала из ЦК партии эсеров, ее обсуждали вдумчивые теоретики, умные интеллигентные люди, рассуждавшие ежедневно о счастье народа. «ЦК решил» — это придумали не большевики в 1917 году, все возникло раньше. Как и расхожая фраза: «Социалист без бомбы — не революционер», которую повторяли боевики Азефа.
Азеф никогда не скрывал своей жадности — это видели все. Жандармы полагали, что она привязывает агента к «кормушке». Но постоянно растущие аппетиты Азефа не удивляли и казначеев партии. Иногда Азеф переходил все границы, кажется, издевался, требовал деньги для мероприятий фантастических: купить совершенно не нужный для дела, редкий в те дни автомобиль и обучить шофера; оплатить заграничного изобретателя, который построит аэроплан для нападения на царя с воздуха. Все требуемые деньги Азеф получал и тратил безотчетно. Чему есть объяснение: после каждого громкого террористического акта пожертвования в партийную кассу увеличивались многократно.
Тема «грязных денег» — деликатное место в истории русской революции. Эсеры, как и иные революционные партии, тратили не собственные скромные сбережения, не снимали последнюю рубашку. Отсюда легкомысленная щедрость. Иногда бывало и хуже. Во время русско-японской войны финский товарищ с сомнительной репутацией предложил русским революционерам значительную сумму якобы от анонимного американского миллионера и на «дело революции». Деньги приняли, потом обнаружилось, что они — от японской разведки.
Еще одно «зеркальное совпадение» правительственной организации и подпольной группы террористов — их полная бесконтрольность. Задачи и цели определял узкий круг лиц. Это были абсолютно автономные и закрытые организации. Не только вмешательство, но критика, попытка разобраться решительно пресекались. Осторожному и осмотрительному Азефу порою приходилось сдерживать товарищей, которые требовали полной самостоятельности Боевой организации. Правительство решительно пресекало любые попытки приблизиться к лабиринту, созданному охранкой. Когда наступило время гласности, Столыпин с трибуны Думы с большой страстью защищал «агентурную работу» полиции.