в-третьих, врожденная, если можно так выразиться, сверхдержавность «балансира»: «Любая партия в России рано или поздно обнаруживает — для того, чтобы сохранить власть, ей необходима государственная и даже мессианская идея, связанная с провозглашением мирового величия и призвания России». Почему так? Да просто потому, что «законы производства власти в России неминуемо ведут к воссозданию России как сверхдержавы»[5 «Новый мир», 1995, № 9.]. Что такое «законы производства власти», нам не объясняют. Известно лишь, куда «они ведут»;
в-четвертых, Россия в принципе нереформируема, поскольку она «арена столкновения Западной и Восточной цивилизаций, что и составляет глубинную основу ее несимфонийности раскольности». Тем более, что если «европейские реформы кумулятивны, отечественные возвратны»;
в-пятых, наконец, Россию тем не менее следует реформировать, опираясь на «усиление реформационной роли государства как регулятора производства, распределения, а также разумное сочетание рыночных и планово-регулируюших начал».
А как же быть с «несимфонийностью, раскольностью» России и с «возвратностью отечественных реформ»? И что делать с идеей врожденной ее сверхдержавности, позволяющей, с одной стороны, «сплотить российский этнос вокруг идеи величия России», а с другой — заставляющей соседей в ужасе от нее отшатываться?
Не в том лишь, однако, дело, что концы с концами у наших неоевразийцев не сходятся. И не в том даже, что идеи их вполне тривиальны. Главное в другом. Все это не объясняет страшную динамику русской истории, тот роковой ее «маятник».
Реформация и Контрреформация, революции и реставрации, политическое противостояние либералов и консерваторов терзали Европу на протяжении столетий.
«Наша история снова лежит перед нами, как целина, ждущая плуга... Национальный канон, установленный в XIX веке, явно себя исчерпал. Его эвристическая и конструктивная ценность ничтожны. Он давно уже звучит фальшью, [а] другой схемы не создано. Нет архитектора, нет плана, нет идеи». Так писал Федотов. Вот же в чем действительная причина неконструктивности идей наших неоевразийцев: они продолжают работать в ключе все того же архаического «канона», об исчерпанности которого Федотов знал еще в 1930-е, повторяют зады все того же Правящего стереотипа, что завел в тупик не одно поколение российских и западных историков.
Федотов предложил и выход из этого заколдованного круга. «Вполне мыслима, — писал он, — новая национальная схема». Только нужно для этого заново «изучать историю России, любовно вглядываться в ее черты, вырывать в ее земле закопанные клады». Этого не сделали неоевразийцы, и оказались в плену Правящего стереотипа.
Между тем первой последовала завету Федотова замечательная плеяда советских историков 60-х, среди которых А. А. Зимин, С.О. Шмидт, А. И. Копанев, В. Б. Кобрин, С. М. Каштанов, Н. Е. Носов. Д. П. Маковский и другие. В частности, обнаружили они в архивах, во многих случаях провинциальных, документальные доказательства не только мошного хозяйственного подъема в России первой половины XVI века, внезапно и катастрофически оборванного самодержавной революцией Грозного. И не только вполне неожиданное становление сильного среднего класса, если хотите, московской предбуржуазии. Самым удивительным в этом заново вырытом «кладе» был совершенно европейский характер Великой реформы 1550-х, свидетельствовавший о существовании в тогдашней России того, что С. О. Шмидт обозначил в свое время как «абсолютизм европейского типа».
Чтобы представить себе масштабы этого «клада», понадобится небольшое историческое отступление.
В начале И тысячелетия Киевско- Новгородский конгломерат варяжских княжеств и вечевых городов воспринимался в мире как сообщество вполне европейское, это никто не оспаривает. Доказательства? Династические браки. Великий князь Ярослав, например, выдал своих дочерей за норвежского, венгерского и французского королей (после смерти мужа Анна Ярославна стала королевой Франции). Дочь князя Всеволода вышла замуж за германского императора Генриха IV. И хотя впоследствии они разошлись, сам факт, что современники считали брак этот делом вполне обыденным, говорит за себя.
Проблема лишь в том, что Русь, в особенности после смерти в 1054 году Ярослава Мудрого, была сообществом пусть европейским, но еще протогосударственным. И потому нежизнеспособным. В отличие от сложившихся европейских государств, которые тоже оказались, подобно ей, в середине XIII века на пути монгольской конницы (Венгрии, например, или Польши), Русь просто перестала существовать под ее ударами, стала западной окраиной гигантской степной империи. И вдобавок, как напомнил нам Пушкин, «татаре не походили на мавров. Они, завоевав Россию, не подарили ей ни алгебры, ни Аристотеля».