В более изощренных построениях модель преодоления личного во имя общего (государственного) подкреплялась широко распространенной в советскую эпоху концепцией жизненных испытаний:«Гоголь ведет своего героя по пути испытаний. Измена Андрия была первым испытанием. Не колеблясь, Тарас совершает сам суровый суд» (1993, по изданию 1984 года). Модель «жизнь как цепь испытаний», апробированная в культуре на протяжении тысячелетий (от волшебной сказки до классических романов XIX века), в советское время получила особое обличье: жизненные испытания есть лишь средство «закалки» (ср.: «Как закалялась сталь»), поэтому и Тарас совершает суд, «не колеблясь».
Апологию отцовского суда над сыном усилила и «утопическая» модель, ярче всего выраженная в знаменитой книге Г.А. Гуковского «Реализм Гоголя» и до сих пор (с коррективами и косметикой) живущая в учебных пособиях. По ГА. Гуковскому, «Сечь Гоголя — более идеал, утопия, чем история». «Проще говоря, Тарас, Остап, Кукубенко, Бовдюг и вся Запорожская Сечь — это не только и не столько то, что было, сколько то, что должно быть и могло быть с людьми Руси». В этом социально-утопическом пространстве и казнь сына оказывается идеальной формой судопроизводства. Я много лет пытаюсь сам для себя разгадать загадку, как в сознании учителей совмещаются тезис об идеальности социально-нравственного устройства Сечи и восприятие таких, например, строк Гоголя: «Дыбом стал бы ныне волос от тех страшных знаков свирепства полудикого века, которые пронесли везде запорожцы. Избитые младенцы, обрезанные груди у женщин, содранная кожа с ног по колена у выпущенных на свободу...». Впрочем, в изданиях для школьников эти строки, как и все упоминания о жестокости и изуверстве запорожцев, могли купироваться.
Все эти толкования повести продолжают жить в шкальном литературном знании, а, значит, и в сознании россиян. Например, в одной мне знакомой школе Петербурга в этом учебном году по «прохождении» в 7-м классе «Тараса Бульбы» были даны следующие темы сочинений: «Тарас Бульба — патриот Русской земли», «Тарас Бульба — эпический герой», «Традиции и обычаи Запорожской Сечи». Как видим, основного конфликта повести эти формулировки не затрагивают. Тема про «эпического героя» могла бы это подразумевать, но школьное понимание эпоса не может вывести на трагическую проблематику. Правда, некоторые современные учебники все-таки перестают прятаться за привычные модели толкования повести (см. Учебник-хрестоматия для 7 класса средних общеобразовательных школ / Под ред. В. Г. Ма~ ранцмана. СПб., 2000).
Углубление и усложнение интерпретаций повести Гоголя, как в науке, так и в школьном изучении, как-то обходит стороной собственно коллизию сыноубийства. Может быть эта неосознанная опаска обусловлена ее особенной значимостью для национального менталитета, что и создает препятствия для исследовательской, и не только исследовательской рефлексии?
САМЫЙ, САМАЯ, САМОЕ
Работает он в немецком городе Фюрт. Необычное название — «?» — точно отражает принцип работы этого заведения. Там, где в обычных меню указана цена, в меню нового ресторана проставлены знаки вопроса. И дело тут не в том, что владелец еще не определился с ценами, — их здесь назначают сами клиенты. По словам хозяина, клиенты попадаются не жадные и совестливые, не уплатив, еще никто не уходил, и ресторанчик процветает.
Зайлон, самая прочная в мире нить, противоречит почти всему, что мы знаем о нитях и тканях. Зайлон получают, примешивая полимер при принудительном пропускании через прядильную машину. Прочность на растяжения у зайлона примерно в 10 раз больше, чем у стали, — зайлоновая нить толщиной всего лишь в 1 миллиметр может выдержать предмет весом в 450 килограммов! Зайлон обладает отличной жаростойкостью, выдерживая температуры до 650 градусов, а его ударопрочность даже выше, чем у стали или промышленного алмаза. Исключительные свойства зайлона находят свое применение в защитной одежде, например, в форме для пожарников, теплозащитных костюмах и пуленепробиваемых жилетах.
Оно используется на уроках биологии в одной из румынских школ. Ученики этой школы изучают строение человека по скелету бывшего директора, который пожелал, чтобы после его смерти его тело послужило просвещению. Этот экспонат уже более сорока лет стоит в стеклянном шкафу кабинета биологии.