В этот момент параллелизм звука и лица достиг кульминации, и Т.В. сделалась похожа на скорбный кукиш. Далее последовал текст, построенный в духе Гюго: согласно романтическому смешению патетического с ужасным.
Если бы Т.В. стала в тот момент строчкой в словаре синонимов, то наверняка это было бы лексический ряд вроде: тоска, боль, горесть, кручина, уныние. Безобразно, сокрушенно, траурно, неутешительно, надрывно...
Лежал журнал моего класса — единственный свидетель и единственная улика. Все темы искренне и по порядку были записаны в нужной графе (мне и в голову не пришло писать "что положено", а не то, что было на самом деле).
— Действительно, почему вы так подробно изучаете зарубежных авторов? — чтобы разрядить обстановку, миролюбиво задала вопрос простуженная парткомовская тетя и в подтверждение своих слов прочла: "Экклезиаст. "Легенда об Иосифе". (По-моему, там так и остались уверенными, что Экклезиаст — автор "Легенды об Иосифе".)
Заключительный кадр: я сижу одна, как сиротка Хася, и плачу в пустом кабинете и почти стону от обиды, боли, от одиночества, жалости и просто от переполняющего меня чувства тамар-васильевности. Это был 87-й или 88-й год; я все еще ждала большой гармонии с миром. На меня слишком сильно влияют люди. Я долго живу их словами, интонациями, жестами. В этом состоит большая часть моей жизни. Даже теперь...
После таких взбучек Редюхин утешал молодого: "Да не переживай так. Им ведь необходимо покусать тебя — я и предоставил такую возможность. Зато теперь тебя никто не тронет — пар выпущен!" Подобные опыты отчуждали нас от Редюхина.
(Окончание в №11 за этот год.)
Александр Зайцев
А кукушки-то похитрее будут!
Эта история знакома каждому. В гнезде птицы завелось чужое яйцо. Его подбросила кукушка. Скоро вылупится птенец и примется за свое черное дело — будет выбрасывать из гнезда сводных братьев. Лишь бы кормили его одного! Оказывается, на уме у несносного кукушонка немало других приемов, которые составят честь и славу (дурную славу, сомнительную честь!) любому профессиональному мошеннику.
В криминальный мир пернатых кознодеев проник британский орнитолог Николас Дэвис, составивший серию уголовных репортажей не из Вороньей слободки, а из кукушкиного гнезда. Его книга так и называется: "Cuckoos, Cowbirds and other Cheats", "Кукушки, пичужки и прочие плуты".
Прежде все приписывали инстинкту. Из года в год, повинуясь врожденным командам, одни кукушки подкидывают яйца камышовкам, другие — трясогузкам, третьи — горихвосткам. Окрашены они так же, как яйца приемных родителей (гены сработали!). Кукушата, едва народившись, ловко имитируют крики своих сводных братьев — опять же гены тому причиной. Но получив такое наследство и обжившись в чужом гнезде, сами птенцы тоже промашки не дают.
Известно, что кормят кукушонка не только приемные родители, принявшие его у себя в гнезде, но и посторонние птицы. Едва родители за порог, новых червячков разыскивать, а он уже готов еще раз старого червячка заморить—высовывается и так жалобно взывает к летающим вокруг горихвосткам, луговым конькам и завирушкам, что те, так и быть, подкидывают ему добычу, хотя дома своя стайка птенцов дожидается. Дэвис полагает, что кукушонок, пока скучает в чужом гнезде, не перестает разучивать новые способы попрошайничества, которые помогают ему затуманить голову не одной птице.
Тут успех приносит уже не инстинкт, — он заставляет детенышей выпрашивать пищу лишь у тех, кто с первых дней рядом, — у близких. Тут вступает в свои права наглая сообразительность — она-то подсказывает этому "несмышленышу", что можно разжалобить любого взрослого, полепетать перед ним так, как лепечет родное дитя, и тогда родительское сердце, — а оно порой заведено как механизм: все в дом, все своему чаду, — слабеет, разжимается, и вот уже лакомая мошка брошена постороннему попрошайке, ведь в нем проступило что-то до боли знакомое, родное. Это уже не инстинкт, якобы расписавший жизнь птиц "на целую жизнь вперед", как считалось еще недавно; это собственная сообразительность. Кукушонок за свою недолгую юность выучился хитрым приемам — науке вызывать сочувствие. Ученые же чересчур переоценивают врожденные задатки в поведении животных, отказывая им в самой возможности познавать мир. Они же не только познают, но и преобразуют его в угоду себе, устраивают маленькие эгоистичные революции во зло другим.