К концу шестидесятых этот дефект засиял — если нельзя сказать «зазиял» — с новой силой. Именно тогда родились релятивистская астрофизика и физическая космология, в которых царили и гравитация, и кванты. Но вездесущим квантам не удавалось по настоящему проникнуть в вездесущую гравитацию. Какие же они тогда вездесущие?! «Квантование гравитации» стало голубой мечтой теоретиков.
На физфаке МГУ гравитацией занимались в группе профессора Д. Д. Иваненко. Туда я и устремился, не предполагая, что подрываю свои перспективы стать физиком-теоретиком, и тем более не подозревая, что получаю редкую — но тогда мне совершенно чуждую — возможность приобщиться к истории физики.
Исторические ядерные заслуги Иваненко меня тогда совершенно не волновали. Ядерные дела остались в доисторических тридцатых годах. В центре его новейших интересов стояло как раз квантование гравитации. И лишь в связи с гравитацией он поминал в своих устных и письменных обзорах имя М. Бронштейна. Меня в этом занимало лишь то, что незнакомое имя упоминалось в одном ряду с великими именами. Что касается научного вклада неизвестного мне Бронштейна, то, в пересказе Иваненко, никакого сияния от статьи тридцатых годов не ощущалось. Проквантовать слабое гравитационное поле аналогично электромагнитному и подобно фотонам назвать соответствующие слабые кванты гравитонами — это выглядело как-то... слабо, не по существу. По существу же — сильная гравитация, совершенно не похожая на электромагнетизм уже тем, что неразрывно связана с геометрией пространства-времени. И эта связь выходит на первый план в последний звездный час, когда звезда неостановимо сжимается, и в самые первые мгновения расширения Вселенной, когда закладывался фундамент мироздания. К таким ужасно-прекрасным мгновеньям квантование слабого поля имеет слабое отношение.
В ряду главных достижений теории гравитации Иваненко поминал и свою с Соколовым статью 1947 года, в которой особенно гордился идеей превращения обычных частиц вещества — фотонов, электронов, протонов — в гравитоны, и обратно. Эта идея у меня также не вызывала особого почтения, — на то они и элементарные частицы, чтобы при удобном случае превращаться друг в друга в каких-то пропорциях. Сверхслабые гравитационные эффекты такого рода не обещали сильных результатов. Мою непочтительность, признаюсь, подкрепляло то, что я не раз видел и слышал А.А. Соколова, заведовавшего той самой кафедрой, куда меня притянула гравитация. Зрелище было весьма унылое.
Последнее фото М.П. Бронштейна
В таком непочтительном состоянии я занимал себя задачками сильной, но неквантовой гравитации и почтительно поеживался, осознавая их удаленность от Задачи № 1, к которой, как мне казалось, никому не удавалось прикоснуться. То, что я ошибался, обнаружилось в 1979 году — в год 100-летия Эйнштейна. К тому юбилею, при активном участии Иваненко, был издан сборник важнейших работ по гравитации «Альберт Эйнштейн и теория гравитации». Туда вошла и статья М. Бронштейна. Открыл я красивый том в соответствующем месте, чтобы обосновать свою неохоту рыться в старых пыльных журналах.., но убедился в обратном. В старой статье говорилось и о сильном гравитационном поле, и неожиданная для меня сильная логика вела к неожиданно сильному выводу: язык эйнштейновской теории гравитации не совместим с квантовой теорией и нуждается в радикальной замене. Это не решение, но зато ясное физико-математическое измерение глубины проблемы.
Так началось мое открытие Матвея Петровича Бронштейна. И рытье в старых журналах и многое другое, чего я не мог предположить до того, как открыл юбилейный сборник. Тогда я не задумывался, что статью Бронштейна извлекли из библиотечного забытья скорей всего именно благодаря Иваненко. А спустя несколько лет, когда я уже вовсю погрузился в короткую тридцатилетнюю жизнь М. Бронштейна, мой бывший шеф, уже видя во мне «отрезанный ломоть», тем не менее, одобрительно отнесся к моему делу и много чего рассказал о Бронштейне, которого, впрочем, чаще именовал студенческим прозвищем «Аббат».
Его открытости помогла подоспевшая перестройка с гласностью.
Это я понял, когда, услышав от меня название журнала «СОРЕНА» (для тех, кто не бывал в тридцатых годах, поясню: «Социалистическая Реконструкция и НАука»), он вынул телефонный шнур из розетки и вполголоса спросил, знаю ли я, кто был главным редактором этого журнала, и сам ответил — шепотом: «Бухарин». При том, что в те дни имя Бухарина уже вовсю звучало на радио и телевидении.
Д. Д. Иваненко в последние годы жизни
Такому страху я не очень удивился, поскольку уже знал, что у Иваненко были свои причины. В марте 1935 года он был «как социально опасный элемент заключен в исправтрудлагерь сроком на 3 года». Товарищ Сталин сказал, что сын за отца не отвечает, но сказал это не про Д.Д. Иваненко, отец которого в дореволюционной Полтаве издавал монархистскую газету. Из лагеря сын монархиста умудрился отправить письмо, в котором кричал, что работает по пояс в воде, и если его не вытащат из этой ямы, он покончит с собой. Хлопоты физиков помогли: в декабре лагерь заменили на ссылку в Томск, где он стал работать в университете. Из Томска он даже раз выбрался, нелегально, в Ленинград. Гулял с Аббатом по городу и, кроме прочего, выслушал рассказ о квантовогравитационной работе, сделанной, пока Иваненко был далече. По его словам, уже тогда, во время нелегальной прогулки по Ленинграду, работа Аббата произвела на него большое впечатление.
Бронштейн исследовал проблему квантования гравитации с двух концов. Слабое квантово-гравитационное поле должно переходить в классическое ньютоновское тяготение и, как показал он, переходит. Однако особое впечатление производил вышеупомянутый и загадочный сильно-гравитационный результат. Он означал нечто очень важное, но Иваненко так и не придумал, что с этим можно сделать, — если не считать публикации в юбилейном сборнике через сорок лет после гибели автора.
Два бронштейновских подхода к проблеме не противоречат друг другу, как может показаться, но создают большое напряжение в теории. Если эйнштейновский язык описания гравитации оказывается лишь неким следствием более глубокого описания, то под вопросом оказывается понятие гравитона, как просто еще одного вида элементарных частиц. Впрочем, из сомнений и вопросов шубу не сошьешь и статью не напишешь.
Зато как написать статью, исходя из первого, отдельно взятого слабогравитационного подхода, Иваненко придумал в 1947 году — рассчитать вероятность взаимопревращений невиданных гравитонов и обычных частиц. Разумеется, полученные вероятности будут смехотворно малы, но это все же лучше, чем ничего. Идея Иваненко, расчеты Соколова. Так я представлял себе суть дела, не потрудившись заглянуть в саму статью. Потому что не видел в замысле ничего принципиального.
По-новому эту непринципиальную работу я увидел, когда стал изучать архив академика В.А. Фока и обнаружил его отзыв 1948 года о работе, представленной на Сталинскую премию:
«Работа Иваненко и Соколова озаглавлена «Квантовая теория кавитации». Это заглавие не соответствует ее содержанию; правильнее было бы озаглавить работу более скромно, например, «Упрощенное изложение квантовой теории гравитации». Дело в том, что квантовая теория гравитации создана ленинградским физиком М.П. Бронштейном в его работе «Квантование гравитационных волн», напечатанной в 1936 году. Иваненко и Соколов используют результаты работы Бронштейна, хотя нигде в тексте на нее не ссылаются. Каковы бы ни были причины, побудившие авторов замалчивать достижения Бронштейна, их работу никак нельзя рассматривать как построение квантовой теории гравитации, ибо такая теория была создана Бронштейном за 11 лет до них».
В 1948 году так — не лихом — поминать уничтоженного «врага народа» мог только очень отважный человек, каким и был Владимир Александрович Фок. Но только ли недостаток отваги побудил претендентов на Сталинскую премию замалчивать достижения Бронштейна?