Он был высокий, толстый, с большой загорелой лысиной и совершенно непроницаемым одутловатым лицом. Одевался в темный костюм и серую пластиковую рубашку, явно не пропускавшую воздуха. Так ему больше нравилось. Звали его Серж Лютерович. Мы его фазу окрестили Сердце Лютера, а так как нетвердо помнили, кто он такой, этот немецкий Лютер, и что он там наделал, то быстро переименовали в сердце Лютое.
Уже после первой тренировки переименовали.
Наш динамовский автобус подъехал к еловому парку на берегу канала. Стоял серый, пасмурный день. Временами набегал резкий и прохладный ветер, который распахивал густые еловые ветки, показывая нам огромную несуразную трибуну, спускавшуюся к воде. За этой трибуной находился открытый бассейн, отгороженный от реки белыми рыбацкими поплавками. Перед выездом мы плотно пообедали и потому вышли из автобуса сытой, расслабленной походкой, с вожделением посматривая не на бассейн, а на уютную зеленую полянку между деревьями. Поспать бы!
Серж заметил наши затуманенные сытостью мечтательные глаза, усмехнулся, причем только одной своей толстой щекой, и сказал, что он пройдет по делам к бассейну, а мы можем недолго отдохнуть, прийти в себя после «через чур» сытного обеда. Так и сказал жестко и отдельно: «через чур». Мы повалились на траву, кто где стоял, и стали впадать в сладкую дрему.
Разбудил нас Серж, стоя среди наших раскинувшихся тел, как полководец на поле брани. Не обращаясь ни к кому специально, он сообщил, что вода - всего шестнадцать градусов, но это и хорошо: чтобы не замерзнуть, плыть будем быстрее. Горячей воды в душевой нет. Ремонт. Это тоже хорошо. Не будем греться, время терять. Все очень и очень удачно складывается. Кто-то из нас пробурчал, не поднимая головы: «Замерзнем». «Не замерзнете, — отрезал Лютое Сердце, — объем работы такой получите, что о холоде думать некогда будет».
Когда мы, сладко потягиваясь после дремы и зябко кутаясь в полотенца, рассаживались по скамеечкам около бассейна, тренер распорядился:
- Значит, вначале разминка — четыреста метров на спине, потом четыреста - на одних ногах без рук, потом четыреста — на одних руках без ног. Потом... — он, не поворачивая головы, косо посмотрел на наши ошеломленные лица, остался, видимо, доволен этим зрелищем и закончил: - Потом двести метров на одной руке, вторая вытянута вперед и двести наоборот. После разминки можете отдохнуть пять минут. Если, конечно, устанете, - совершенно иезуитски добавил он.
- Ну, а потом? — хрипло спросил оскалившийся Левка Зайцев. Он всегда мрачно улыбался, когда у нас бывали неприятности.
- Потом основная часть, - бодро ответил Серж. - Сегодня ускорение - тридцать раз по пятьдесят метров. Завтра - пятнадцать раз по сто метров, потом десять раз по двести, пять - по четыреста, два — по восемьсот и так далее. Работать так работать, не так ли, мальчики?
- После такой тренировки мы будем не мальчики, - сказал кто-то, - а крокодилы. По земле будет незачем ходить, проще плавать.
Даже в нынешние дни, когда пловцы стали тренироваться дважды в день и вылезают на сушу, только чтобы поспать дома, сходить в школу и на обратном пути сделать уроки (теперь сильнейшие пловцы очень молоды), подобная нагрузка не покажется маленькой. А мы-то ведь были многоборцами. а не пловцами.
- Так надо, — жестко сказал Серж в ответ на все наши вопросы и вопли. А потом мечтательно добавил:
- Зато через месяц поплывете, как лебеди, - плавно, быстро и легко.
Разделись мы и, сиротливо ежась под вечерним ветерком, пошли к бассейну. Вода, глубокая, темная, почти коричневая, ужасно непривлекательная, с противным, чмокающим звуком ударялась о бортики. Доски бассейна, пропитанные этой водой, были черными, скользкими и такими холодными, что кафельный пол в ванной показался бы в сравнении с ними горячей сковородкой. Уж лучше скорее в воду.
Прыгнул вниз головой- вода прямо-таки резанула по глазам, ушам, обхватила все тело холодным мокрым захватом. Швейка, помнится, обертывали в мокрые простыни, чтобы «разоблачить симулянта». Но простыня в конце концов нагреется, а эта проклятая вола...
Ладно, надо плыть, выполнять программу. Значит, так, сначала будем плыть на спине. Ногами тут надо свободно и грациозно «болтать», сгибая их в коленях и оттягивая по-балетному носочки. У С. Михалкова этот способ описан: «...Борис молчал, Николай ногой качал». Вот именно это «качание» у меня и не получалось. Чтобы продвигаться вперед, приходилось истошно отталкиваться от воды ногами, будто я месил глину или топал ногами от ярости. Только не стоя, а лежа. Прерывать этот «топтательный» процесс нельзя было: ноги сразу же тонули, а голова оказывалась над водой, и я слышал занудливый голос Лютого Сердца, дававшего самые нелестные характеристики мне и моему методу плавания. Я снова начинал «месить» воду ногами. Над водой оставались только нос и глаза, безучастно смотревшие в сумрачное вечернее небо. Отключившись, таким образом, от окружающего меня неласкового мира, я старался думать о разных разностях, по возможности не имевших отношения к плаванию и к воде: о недавней скачке на огромном, неудивительно спокойном и безопасном жеребце по кличке Патруль, о предстоящем солнечном затмении и о картине «Кубанские казаки», после которой очень захотелось записаться в эти казаки.
Долго раздумывать о приятных предметах мне не удавалось, надо было ведь еще и грести руками, взмахивая ими поочередно и покорно глотая воду, стекавшую с них прямо в рот. согласно инструкции широко открытый, по-моему, именно для этой цели. Через каждые двадцать пять метров бассейн кончался, и я вынужден был поворачивать. Сначала я ударялся головой и рукой о скользкую, раскисшую стенку бассейна, потом поджимал коленки к животу и сваливался набок, стараясь повернуться ногами к стенке. Если мне это удавалось, то я торопливо и судорожно, боясь, как бы стенка от меня не ушла, отталкивался от нее и глубоко уходил под воду, что было довольно рискованно: воздух у меня каждый раз кончался задолго до всплытия. Дергая ногами, я всплывал, всхрипывая. Этот мой хрип вначале испугал тренера, он даже подошел поближе и расстегнул пиджак, как будто собирался меня спасать. «Вот утону, — злорадно подумал я, - и придется тебе лезть в эту проклятую воду, а ты и плавать давно разучился. И тоже утонешь. И это хорошо». Но Серж, увидев, что я живой, снова потерял ко мне всякий интерес.
Вот так я и проплыл первые четыреста. И замерз не так уж сильно. Следующие четыреста плыл на груди, вытянув руки вперед и колотя по воде только ногами. Вообще-то при этом полагается в руках держать небольшую плавательную доску из пенопласта или просто из дерева. Удобнее так. На газетных фотографиях часто видишь пловцов, разбросанных по всей длине бассейна, и перед каждым ярко и фотогенично белеет изящная плавательная доска. А сбоку — обязательная фигура тренера, заботливо перекинувшегося с бортика к своим дорогим питомцам с некоторым риском упасть вводу.
Так и у нас: пловцы бултыхались по всему бассейну, тренер прохаживался сбоку, не наклоняясь к нам только из-за размеров живота и отсутствия фоторепортеров. А вот досок не было. Серж считал, что раз без них плыть труднее, хуже, значит, это для дела лучше. Мы и плыли, вытянув руки вперед и опустив голову между ними. Когда запас воздуха, который я с силой выдыхал в воду, кончился, приходилось поднимать голову за новой порцией кислорода. Неприятный это момент. Руки в конце концов проваливаются в глубину, голова за ними, и вместе с кислородом в тебя попадает его широко известное соединение с водородом. И все-таки это гораздо лучше, чем совсем не дышать!
Так и рождается неистощимый оптимизм. Еще хуже было, что ногами- то я по-прежнему не умел правильно бурлить и почти не продвигался вперед. Посмотришь, вдыхая, вбок, на какой-нибудь ориентир - на чью-то белую майку, брошенную на трибуне, или хотя бы на ноги Лютого сердца, потом колотишь-колотишь ногами по воде, ну, думаешь, уплыл на километр. Глянешь вбок - все та же майка, все те же толстые ноги, разве что чуть-чуть сдвинулись назад. И такое отчаяние берет...
В общем, доплыл я и эти четыреста метров. Тело мое промерзло сантиметра на два в глубину по всей поверхности, как почва в осенней тундре. Тренер кричит: «Руками, руками работай!» Это значит — надо грести руками, а ноги пустить сзади, по воле волн, без дела. Я, правда, немного ими шевелю, а то утонут. Уж такая особенность у отдельных частей моего тела — они сами тонут и остальные за собой тянут. У акулы, читал, сходное положение: воздушного пузыря у нее нет, и, чтобы не утонуть, надо ей все время плавать, а для этого много и часто есть. Сейчас бы большую горячую котлету со сладким чаем! Мне меньше надо еды, чем акуле. Правда, я и плаваю медленнее. Кроме того, ей не надо поворачивать голову вбок, чтобы получить необходимую порцию воздуха. И что это я к акуле привязался?! Рыба как рыба.