Тематический "разброс" исследований Гинзбурга настолько велик, что с первого взгляда и не поймешь, что же все это объединяет? Инквизиционный процесс над одной провинциальной итальянской колдуньей раннего XVI века Сразу вслед за этим — заметки о состоявшейся четыре века спустя интеллектуальной истории искусствоведческой школы Аби Варбурга. Затем — о том, как в разные эпохи переводили и толковали одну- единственную евангельскую фразу. Далее — на какие литературные источники опирался Тициан, создавая свои картины. Что, собственно, за историю — историю чего — он таким образом пишет?
Карло Гинзбург, родившийся в 1939, начинал свой путь исследователя как раз тогда, в 1960-е, когда традиционный в XIX веке сложившийся историзм (сосредоточенность внимания гуманитарных дисциплин на одном пронизывающем и подчиняющем себе все события большом историческом сюжете — Нарративе) переживался как окончательно исчерпанный. Покинув интеллектуальную арену, историзм оставил по себе своеобразное положение дел. С одной стороны, он успел сформировать исторически "заостренный" исследовательский взгляд, повышенную чувствительность к восприятию вещей в их изменчивости. С другой. Большие Нарративы в глазах думающей публики катастрофически лишились убедительности, и многообразию знаний о прошлом оказалось не на чем держаться. Вопрос, как видеть историю, как описывать исторические события, оказался тем более актуален, что удовлетворяющих ответов все не было и не было. По существу, их нет и по сию пору. Но задачу писать историю никто не отменял. И что в такой ситуации делать?
В результате весь XX век оказался переполнен проектами и опытами переустройства исторической науки. История- де ни в какой глобальный сюжет, объявили "постмодернистские" коллеги Гинзбурга, не вписывается, а любые попытки туда ее впихнуть не способны привести ни к чему, кроме искажений. Историк более не может быть судьей, поскольку нет норм и законов, с позиции которых могли бы выноситься суждения. Более того, само существование исторической реальности крайне проблематично. "Историческая материя" исчезла — на смену ей пришли "ментальности", "практики", "техники", которые, в свою очередь, не репрезентируют ничего, кроме самих себя. Некогда единая История рассыпается на фрагменты.
Хотя переводчик и комментатор сборника Сергей Козлов и заметил, что Гинзбург не отождествим "ни с какой школой, ни с каким "измом", он все-таки очень вписывается в глобальные интеллектуальные процессы и заботы своего времени. Во многом не согласный со своими коллегам и "сопластниками" (так, он решительно отказывается сомневаться в существовании реальности вообще, исторической реальности, в частности, и в возможности ее познания в особенности), он, как и они, не ищет опоры своим исследованиям в глобальных исторических сюжетах. Так же, как и его коллеги, он стремится расширить границы истории как дисциплины. Подобно множеству своих современников, он очень внимателен к индивидуальному, частному, несущественному из всех, казалось бы, рамок и правил выбивающемуся случаю. Но внимателен он ко всему этому очень по-своему.
Он активно ищет в истории связности и цельности и даже находит их, хотя и на других путях, нежели те, что предлагались Большими Нарративами. Эти связность и цельность образуются, утверждает он, живучестью самых разных культурных форм вне тех контекстов, в которых они некогда зародились. Поэтому он и пишет о "выживаемости" образов латинской мифологии и классической поэзии в сборниках эмблем (и в эротическом воображении) раннего Нового времени ("Тициан, Овидий и коды эротической образности в XVI веке"), фольклорных представлений — в снах и невротических симптомах ("Фрейд, человек-волк и оборотни"), мифологических матриц — внутри идеологических построений ("Германская мифология и нацизм"), способах выслеживания добычи первобытными охотниками, даже животными — в работе утонченных интеллекту алов-гуманитариев XX века ("Приметы"), наконец — о трансформации содержаний словечка "микроистория", которым автор некогда и сам обозначал собственные занятия ("Микроистория: две-три вещи, которые я о ней знаю").