В середине 1980-х еще сохранялась — действовавшая все советские годы напролет — потребность в надличностных смыслах. С другой стороны, налицо был явный кризис в их понимании.
Десятилетия подряд этот запрос (хорошо ли, плохо ли, у всех ли — разговор отдельный) удовлетворялся идеологическими конструкциями. К середине семидесятых восприимчивости к ней уже не было, предлагаемые ею перспективы и ценности вряд ли кто принимал всерьез, а потребность в сколько-нибудь ясно сформулированных перспективах сохранялась. Время массового интереса к религии еще не началось — явно высказанные религиозные идеологемы на массовом уровне еще не работали. Тут и пригодился "внеидеологичный", "аполитичный" академик Лихачев, историк национальной литературы и культуры, чья позиция была видна уже в заглавии одной из его позднесоветских книг: "Прошлое — будущему".
За его вошедшей в поговорку мягкой манерой поведения стояла очень жесткая система взглядов и иерархия ценностей. Коротко: он призывал аудиторию обратиться к русскому культурному наследию и утверждал — это само по себе воспитывает нравственное чувство и пробуждает национальную гордость, непременную составную часть полноценного переживания мира, да, пожалуй, и самого нравственного чувства. Оно же даст и ориентиры для будущего.
К 1980-м созрел запрос на оправдание национального прошлого. На воссоединение с ним на уровне непосредственного переживания, что для советского образа истории было нехарактерно: официальная идеология отчетливо разделяла, если не сказать противопоставляла до и постреволюционное время. "Национальные" смыслы в советской культуре были не очень артикулированы. На исходе советской эпохи стал чувствоваться их недостаток.
Преодоление советского настоящего началось как обращение к прошлому: активный поиск там образцов, якобы забытых и нуждающихся в реактуализации. Лихачев выполнил уникальную миссию "мягкого" оппозиционера для тех, кому требовался выход из сложившейся-слежавшейся позднесоветской ситуации без экстрима и бунта. Он был посредником между народом и властью, (что вписывается в типовой набор задач русского интеллигента): его язык был одним из языков, на которых власть пыталась договориться со своим народом.
В. С. Лихачева с сыновьями. 1911 г.
В авторитете Лихачева сказалось и его соловецкое прошлое, о котором заговорили в перестройку. Те несколько лет, что он провел на Соловках за юношескую игру в "Космическую академию наук", придали ему статус оппозиционера и мученика и тому, что он говорил — статус выстраданного и оплаченного биографией. Как не назвать мучеником молодого Лихачева. Но вот оппозиционером?..
"Стилистические разногласия" с советской властью у Дмитрия Сергеевича были с самого начала. Он. правда, никогда их не формулировал, избави Боже, как программу и вообще не подчеркивал ничем, кроме упорного выдерживания классичного, "старорежимного" поведения. Отдельный вопрос, что в советских условиях это уже прочитывалось как хоть немного да оппозиционное.
Доверие к Лихачеву особенно питала его "старомодная" воспитанность, сдержанно-изысканные, явно нетиповые к середине восьмидесятых, манеры, прозрачно-правильная речь, как бы из раннего XX века. С такой стилистикой поведения Лихачев — хотя родился в 1906 году и пережил Октябрьскую революцию 11-летним — воспринимался как аутентичный представитель дореволюционного мира, чуть ли не как ровесник и полноправный участник "Серебряного века", который тогда начинали очень идеализировать.
Вряд ли Дмитрий Сергеевич был таким полноправным представителем этой культуры — основные годы его формирования пришлись уже на советское время. Но "несоветская" стилистика его поведения (которой отличались не так уж многие его ровесники!) оказалась достаточной для того, чтобы в глазах позднесоветской аудитории он представлял нечто куда большее, чем собственная его личность.
С. А. Алексеев-Аскольдов, известный философ, преподаватель в школе Лентовской, где учился Митя Лихачев