Тщетно он пытался достучаться до хозяев жилища. Изрядно удивившись, Соколов обошел дом, но крепкое строение со всех сторон блюло неприступность. Пожав плечами, он побрел прочь.
Но, влекомый любопытством, он вскоре оказался по указанному адресу. Постояв некоторое время у двери, Семен Игнатьевич негромко постучал. Дверь тотчас отворилась, будто бы его давно дожидались. На пороге стоял редко в эти годы встречаемый тип человека в нашем отечестве — арапского происхождения субъект. Роста он был небольшого, но отменного сложения фигура выделила бы его даже среди соплеменников. Привратник посторонился, и Соколов проследовал внутрь. Оставив посетителя в прихожей, слуга пошел доложить, и Семен Игнатьевич услыхал за стеною трескучий голос: "Eccelenza! Объект прибыл". — "Наконец-то! — послышалось в ответ.
"Объект — это я? — удивился Соколов. - Похоже, меня здесь ждали".
Меж тем показался "престранный малый" с портрета. Лет он казался тридцати пяти, впрочем, вполне возможно, и тридцати — мертвенная бледность лица сбивала с толку. Холодный взгляд таил в себе необъяснимую опасность.
— Семен Игнатьевич Соколов? Весьма рад, — незнакомец поклонился. — Не удивляйтесь, г-н Голов предуведомил меня. Проследуем в лабораторию. Это вам покажется весьма занимательным.
Яркий свет ослепил Соколова. Он струился через громадные во всю стену окна лаборатории. На длинных стеллажах во множестве размешались лейденские банки и элементы Вольта, соединенные меж собою медными шинами-пластинами. На полу стояла электростатическая машина. Ее эбонитовый круг, малой частью утопающий в овечьей шкуре, поражал своими размерами — не менее трех аршин в диаметре. Металлическая гребенка едва касалась его и через латунный стержень соединялась с крайней банкой. Рядом стоял гранитный вазон, к которому вели шины от гальванических элементов. Заглянув внутрь его, Соколов обнаружил, что он наполнен бело-серой массой, очень похожей на жир. Возле вазона стоял деревянный столик с медной столешницей, покрытой слоем крупинок магнитного железняка. К столешнице вели шины из вазона. Чуть поодаль на диоритовой подставке покоился человеческий череп. Его пустые глазницы отрешенно взирали на мир, и, как показалось Соколову, в их чернеющей бездне угадывалось некое таинственное знание о мирской суете. В лобной и теменной частях черепа виднелись для чего-то высверленные небольшие отверстия. Все свидетельствовало о готовности к проведению научных опытов.
— Здесь я провожу исследования, способные перевернуть представления человечества о мироздании. И вы мне поможете в этом, господин Соколов, — начал пояснения хозяин.
— Чем же я могу быть полезен, простите, запамятовал ваше имя...
— Ах, да! Франц Карлович фон Нойман. Это мой ассистент Мигель, — Соколов обернулся и обнаружил за спиною мускулистого арапа, бесшумно вошедшего в лабораторию. — Он из новозеландцев. Знаете, при соблюдении определенных условий дикаря можно вполне сносно образовать.
— Каковы же результаты исследований?
— Впечатляющие! Как хорошо, что вы медик — обладатель трезвого, материалистического рассудка! В этом вазоне покоится воловий мозг, что доставили мне с живодерни. А это, — у хозяина таинственной лаборатории появилась в руке небольшая серебряная воронка, поперек раструба которой была натянута тончайшая струна, — орган слуха. Посредством его я общаюсь с этим... с этим... — Нойман наморщил лоб в затруднении. Он еще не придумал, как следовало бы назвать свое изобретение.
Увлекшись, ученый довольно долго рассказывал об открытии. В какой- то момент повествования он сбился и пустился в пространные рассуждения о том, что люди часто забывают о непреложной истине — поберечься случая, и не берут в расчет сушеств низшего порядка. А это опасно, ибо тот же Мигель, дикарь и неуч, но, хоть и вульгарно, а разумен. Коли так, то всегда в состоянии нагадить людям мыслящим. "Мир соткан из случайностей. В том числе, "быть или не быть" — вопрос из этой плоскости. Быть гармонии или хаосу — порою зависит от какого-нибудь... какого-нибудь... — подбирал слово ученый и наконец выпалил, — извозчика, черт побери, какого-нибудь!" Затем фон Нойман вернулся к предмету разговора и рассказал об усовершенствованном микроскопе швейцарского оптика Штокмана.
— Вон он этот снаряд, — Франц Карлович махнул рукой в угол, где под темной накидкой виднелось что-то громоздкое. Там же стояло деревянное кресло с высокой спинкой. У изголовья был прикреплен бронзовый обруч, к которому подходили медные электроды. — Именно благодаря этому оптическому прибору мне удалось обнаружить, что нервная ткань состоит из множества клеток, соединенных тончайшими нитями. Тогда-то мне и пришла мысль воздействовать на "монады"*, так я назвал эти клетки, электричеством.