Но принадлежность к "пограничью культур" оказывалась в то же время и редкостно плодотворной: тут было за что платить. Михаил Крутиков из Университета Мичигана (Энн Арбор, США) показал, как повлияло детство, проведенное среди австровенгерского многокультурья, на двух ярчайших персонажей европейской культурной истории: столь же характерных для своего времени, сколь экзотичных — почти невозможных! — для последую!цих времен. Первый — литературовед Меир Винер (1893 — 1941), один из самых значительных исследователей литературы на идише. Второй — венгерский писатель и теоретик кино Бела Балаж (1884 — 1949). Немецкие, венгерские, славянские, еврейские культурные элементы, соединившись, образовали крайне плодотворную смесь, дав своим носителям возможность весьма нетривиального взгляда на вещи. Так, идеалистический сионизм юного Винера с одинаковой органичностью вобрал в себч и австро-немецкий экспрессионизм, и близкую к экзистенциализму философию Мартина Бубера, и средневековую еврейскую мистику — чтобы затем найти не менее органичное продолжение в марксизме радикальнокоммунистического толка. А Бела Балаж (Герберт Бауэр), сын венгерского еврея и немецкой еврейки, родившийся в Венгрии, учившийся в Словакии, выбрал в конце концов венгерскую культурную идентичность. В принципе не интересовавшийся ничем еврейским, не знавший идиша, он собирал и исследовал венгерскую народную музыку вместе с Золтаном Кодаем и Белой Бартоком, воспринял немое кино как новое наднациональное искусство, а его образность — как возвращение к архаике, которая объединит всех. Как и Винер, он эмигрировал в СССР: для обоих Советский Союз был реализованной габсбургской мечтой о мирной совместной жизни разных народов. Это вообще обеспечило СССР популярность в глазах многих выходцев из габсбургского мира: вот наконец мир, — надеялись они, — в котором место человека определяется его личной лояльностью и качеством личного участия, а не этническим происхождением.
А Игорь Духан (БГУ, Минск) рассказал, как художник Эль Лисицкий (Лазарь Маркович Лисицкий, 1890 — 1941), "формообразующая фигура для европейского авангарда" — график, иллюстратор, типограф, архитектор, фотограф, теоретик и архитектурный критик, один из создателей нового вида искусства — дизайна, существовал в трехмерном русско-еврейско- немецком культурном пространстве, с легкостью встраиваясь в различные контексты. Он органично соединял в своей работе, казалось бы, предельно несоединимые вещи: "рафинированную "закваску" венского и мюнхенского Сецессиона", немецкий экспрессионизм, российскую графическую культуру первых послереволюционных лет, супрематизм Малевича — с традиционным еврейским художественным наследием и "отголосками магического иудаизма", и был одновременно творцом небывалого искусства нового, наднационального мира и активным деятелем еврейского национального возрождения.
В многосоставной, полиэтничной России еврейство было, пожалуй, самым большим инокультурным анклавом, при этом наименее "проницаемым" и чрезвычайно автономным. Вплоть до революции 1917 года оно оставалось посреди русского общества параллельным миром, жившим в собственном времени. Это была даже не провинция, а именно параллельный мир со своими центрами, своими точками отсчета. Так, Витебск или Бобруйск — для России в целом глубочайшая провинция — были средоточиями напряженной, сложной жизни, практически не известной за ее пределами, но вполне осведомленной о своем русском контексте. (Об этом на конференции можно было услышать в докладе Константина Бурмистрова (ИФ РАН), говорившем о крупнейших еврейских мыслителях, живших в Бобруйске: р. Шмуэле Александрове (1865 —1941) и р. Аврааме Ицхаке Куке (1865 —1935) и о том, как они воспринимали философию Владимира Соловьева. Вообще, считает Бурмистров, между русской и иудейской мыслью эпохи, которую мы называем Серебряным веком, можно заметить явные параллели.)
Ситуация не изменилась и сегодня: те, у кого нет уж совсем никаких оснований относить себя к евреям, не только почти ничего обо всем этом не знают, но почти этим и не интересуются.
Ученым до цельной картины тоже еще далеко. Несомненно одно: еврейская культура после многолетнего перерыва в исследованиях (и чрезмерной идеологизированности этой темы — которая, хочется верить, тоже позади) заявлена как полноценный участник общеевропейских и общемировых культурных процессов. Наконец-то стали обращать серьезное и спокойное исследовательское внимание на то, что еврейская литература, искусство, философия, развиваясь в общеевропейском контексте, по общеевропейским образцам и закономерностям, не просто разделяла с литературами окрестных народов ценности, увлечения, интеллектуальные моды, но участвовала в формировании всего этого активно, многообразно и плодотворно.