Через 3 дня после "паники" Вержбицкий записал в дневнике; "16 октября войдет позорнейшей датой, датой трусости, растерянности и предательства в истории Москвы. И кто навязал нам эту дату? Этот позор? Люди, которые первыми трубили о героизме, несгибаемости, долге, чести. Опозорено шоссе Энтузиастов, по которому неслись в тот день на восток автомобили вчерашних "энтузиастов" (на словах), груженые никелированными кроватями, коврами, чемоданами, шкафами и жирным мясом хозяев этого барахла".
Тогда, в середине октября 1941 года, весь гнев москвичей вылился против "бросающих свои посты шкурников". "Но почему правительство не опубликует их имена, не предаст гласному суду?"
О бегстве партийного руководства, о хищениях говорили много и громко: народ надо было успокоить принятыми мерами. Их приняли — а как и кто ответил, это уже вопрос совсем другой. "Все ломают голову над причинами паники, возникшей накануне. Кто властный издал приказ о закрытии заводов, о расчете с заводов, кто автор всего этого кавардака, повального бегства, хищения, смятения в умах. Кругом кричат, громко говорят о предательстве, о том, что "капитаны первые бежали с корабля" да еще прихватили с собой ценности. Слышны разговоры, за которые 3 дня назад привлекали бы к трибуналу".
Да, люди заговорили, впервые за много лет открыто стали возмущаться на улице, просто чтобы, наконец, выговориться, как потом много лет возмущались в бесконечных очередях. А тогда накопившееся в душе выплескивали в виде привычных "предательство, паника". Но, возможно, это была просто спешно объявленная эвакуация, в которой уже через два дня было стыдно сознаваться.
Сын Вержбицкого Валька сообщил, что их завод был заминирован, директор тов. Муха "улетел с головкой. Расчет производился вне завода. Жгли чертежи. В результате на заводе им. Маленкова, где делают части танков, висит замок". "В продмаге на стене объявление: "Тов. кассирши! За вами числится 2699 руб. 93 коп. Предлагаем явиться в трехдневный срок и представить отчет..." Так ищут дезертиров-грабителей", — пишет возмущенный автор дневника. Как всегда виноваты стрелочники.
Рудковская к этому времени уже работала на Бужениновской улице — на заводе, который до войны был гравировальным цехом и изготовлял галантерейную продукцию: пудреницы, портсигары. Теперь здесь собирали гранаты РГД-3. Ее работа заключалась в проверке соответствия шаблону — иначе грозила беда самому бойцу
16 октября 1941 г начало смены на заводе в 6 утра. В эгот день в цехах — что-то странное. Станки не были включены, рабочие тревожно шептались. Ждали директора, был приказ работу без него не начинать. Он пришел часа через полтора после долгого ночного совещания в райкоме, объявил, что завод эвакуируется, немцы в 20 км от города. Уходить можно по свободному пока шоссе Энтузиастов. Всем выдали трехмесячную зарплату. На заводе остались только коммунисты и комсомольцы, вероятно, для особого задания или готовили эвакуацию оборудования. Когда 17 октября А.С. Щербаков по радио призвал всех вернуться на свои рабочие места, она вернулась. И до сих пор в душе считает все это недоразумением, возникшим из-за паникеров, хапуг и трусов. Ни тогда, ни теперь она не может поверить в то, что Москву могли сдать, собирались сдать, об этом приняли решение на том ночном совещании в верхах и поэтому предложили всем уходить из города, а не просто так все побежали. Просто сам факт сдачи
Москвы, особенно после стольких лет всевозможных юбилеев кажется столь кощунственным, что другого объяснения, как паника, почему-то к этому дню не находят. Не паника, а просто массовое бегство вследствие наспех отданного приказа.
В октябре 1941 Москва стала настоящим прифронтовым городом. Линия фронта была в получасе езды на автомобиле. Все товарные станции были забиты составами и промышленным оборудованием — не успевали вывозить. Торопились уехать и жители. На станциях и подъездных путях — ящики с картинами и скульптурами, музейными ценностями. Ночами в небо поднимались сотни огромных огурцов — аэростатов воздушного заграждения. 5 октября — может быть, самый опасный день в боях за Москву. Начальника Московского областного УНКВД Журавлева вызвали в приемную первого секретаря Московского горкома и обкома партии Щербакова Его кабинет находился на Старой площади. Все стены в кабинете были увешаны военными картами. После заседания ГКО сам он был очень встревожен: приняли решение начать подготовку к переводу на нелегальное положение групп московских партработников. Щербаков отдал распоряжение отобрать людей для нелегальной работы — на добровольном основании. Все родственники и близкие будущих нелегалов эвакуировались далеко от Москвы. Это было главным условием. Среди желающих оказалось немало женщин из московских райкомов. Спецлаборатории НКВД готовили фальшивые документы.