Ламарк
Думается, эта тема актуальна для гуманитарного знания. После Первой мировой войны возникает вопрос: что такое история? Либо это ряд событий, либо это переживания автора, находящего удобную форму и эмоциональную окраску для их передачи, либо это фантазии вождей ("Краткий курс"), либо это рефлексии ученых, которые говорят, что важна была интерпретация, а не сражение при Бородине и т.д.
Тот нарциссизм, в котором находилась европейская культура, связанный якобы с тем, что есть эволюционная лестница и ее венчает высшее создание с двумя руками и с двумя ногами, эта модель была подвергнута сомнению, а вместе с ней — и все истории: история литературы, культуры и многие другие. На этом сломе возникают новые поэтики. Одна из них — по поводу места человека, творящего в контексте жизни на планете, создается Мандельштамом. В своих построениях он опирается, с одной стороны, на Дарвина и Ламарка и всех тех, кто пытался систематизировать живые существа. И вот в стихотворении "Ламарк" возникает образ лестницы. Он связан еще с одним именем — Платоном: лестница Платона, ведущая к познанию, к чистой идее. Сюда же встраиваются библейские, ветхозаветные лестницы, ведущие в небо. В стихотворении представлено понимание Мандельштамом процесса творчества, движения вверх к познанию.
В 30-м году Мандельштам познакомился с молодым биологом Борисом Кузиным, эта дружба вызвала у Мандельштама большой интерес к биологии, тогда он и начал читать литературу по биологии — Лапласа, Дюпона, Кювье, Ламарка, Дарвина. Стихотворение "Ламарк" написано в ряду его штудий.
Леонардо да Винчи. Гротескные головы. 1490
Но в стихотворную форму он облекал не биологию, а скорее уж философию. Дно — это всегда плохо, а глубина — всегда хорошо. Лестница, о которой идет речь, устремлена в глубину, у нее нет дна. Лестница подвижна, куда она движется?
На самом деле Мандельштам пытался разобраться и в ламаркизме, и дарвинизме. Но как поэт и философ воспринимал их как культуры. И тексты их оценивал как привлекательные или нет вне зависимости от научного содержания.
Разговор о стихотворении "Ламарк" превратился в дискуссию, не всегда понятную: спорили специалисты, владея особыми "своими" знаниями и навыками.
Перерыв прервал мои всматривания в новые черты и выражения лица науки, которое то вдруг отчетливо проступало в удачном повороте мысли, точно найденном сравнении, то исчезало в многословии или надуманности. Но результат ведь зависит часто от того, чего ты сам ждешь и к чему готов. Каков вопрос — таков ответ. И, видно, я не умела задать вопроса, когда что-то не понимала, и "дефект" был в моем неуменье, а не в их великолепном свободном полете мысли и воображении. Стоп. Может, это и есть новое лицо?
Дальше речь шла о евгенике. Это был неспешный рассказ об истории развития евгенических идей и популярности их в России в 20-х годах. Рассказывал Евгений Пчелов, а мой коллега, журналист Александр Волков, пересказал их для читателей-
Бернард Шоу
В 1869 году английский ученый Фрэнсис Гальтон (двоюродный брат Чарлза Дарвина) выпустил книгу "Наследственный гений и исследование его законов и последствий". Его идея состояла в том, что главными факторами развития человечества объявлялись наследственность и естественный отбор. Наследуемыми Гальтон считал не только физические качества, но и психические, талант в том числе. Наследственность, полагал он, сильнее всех факторов среды.
Гальтон был уверен, что человек может сознательно ускорять или замедлять эволюцию своего вида, активно вмешиваясь в ход эволюции. Он выдвинул задачу улучшить человеческий род, увеличив число даровитых людей. Сначала предполагалось исследовать одаренность. Были разработаны очень подробные анкеты, и результатом опросов стала книга "Английские люди науки, их природа и питание". По сути, он считал евгенику не наукой, а практической деятельностью — своего рода селекцией.