В 20-30-е годы замечательный наш психолог Лурия описал особенности традиционного мышления, которое он изучал в среднеазиатском ауле. Оказалось, что у азиатского дехканина в его восприятии мира отсутствуют абстрактные схемы и логические связи, характерные для современного мышления. Разбирали простенькую схему: в Германии не водятся верблюды. Берлин — столица Германии. Есть ли в Берлине верблюды? — Наверное, есть, — отвечает крестьянин. — Берлин большой город, может, туда киргиз с верблюдом пришел. С точки зрения здравого смысла — правильно, но с точки зрения логики совершенный нонсенс.
Теперь же все по-иному. У вас в журнале была статья о том, как всякие сектанты, объясняя свои представления о мире, постоянно используют научную терминологию. В самом нелепом контексте вдруг выплывают энергетические поля, направленные лучи, идут лингвистические игры в этимологию слов — чтобы придать себе уверенности, чтобы завоевать слушателей, надо апеллировать к науке. Все школу кончали, мышление приняло определенную форму.
В 20-е, 30-е годы очень много людей пошло в науку Быть ученым, профессором было престижно, в обществе все уважали этих людей.
И отношение к науке всегда было практичное, я бы сказал, технологическое. Перед практическими соображениями отступала и идеология. Когда началась холодная война, надо было, отстроив экономику, туг же укреплять оборонку, опять решать в короткий срок очень сложные проблемы. В это время развернулись идеологические кампании — разгром генетики, кибернетики, накаты на физику. Готовился разгром физики, что-то вроде сессии ВАСХНИЛ; Берия пришел к Сталину и предупредил — тогда бомбы не будет; Сталин сказал: "Пускай работают".
Государство всегда использовало ученых в своих интересах. Начиная с хрущевских времен антинаучных кампаний больше не было, статус науки повышается,....
В 1986 году, когда я стал директором Института истории естествознания и техники, мы проводили исследование: сравнительный анализ научного потенциала западного и нашего, советского — рабочее место ученого в таких областях, как космос, ядерная энергетика, ядерная физика, современная химия, то есть в "затратных" областях. Это же не простой эксперимент который, как в XVII веке, на кухне можно было провести (даже в XIX веке Фарадей описывал свою работу: взял катушку, намотал на нее пять фунтов медной проволоки — и получил электромагнитную индукцию). А теперь новые частицы открывать — дорогое и ресурсоемкое производство: громадный ускоритель, электростанция, которая его обслуживает, масса работников. Так вот, именно в этих областях рабочее место в США тогда в восемнадцать раз дороже было оборудовано, чем наше. А мы в этих областях держали паритет — вот ведь что удивительно. Неправда, что все это — воровской шпионаж, хотя военные технологии все у всех пытались украсть. Ну, положим, атомную бомбу мы действительно получили от шпионов, зато водородную — сделали сами.
На чем же у нас все держалось? На зарплате? Она была побольше, но совсем не намного: средняя при Брежневе была 2 200, а у старшего научного сотрудника — 2 500. Я сам тогда рос, учился и помню: деньги для нас не имели никакого значения. Я полагаю, дело в престиже, в отношении общества к науке. И в системе поощрений внутри науки: звания, степень, книги, отклики, признание незримого колледжа. Все это у нас было: были сообщества, было общение, конференции — особая атмосфера, которая все это подпитывала
Идея, что наука должна быть основой управления обществом, основой экономики, принятия социальных решений, предвидения — оставалась. Об этом могли с разной акцентировкой говорить в разные эпохи советской истории, но говорили это всегда.
Социальный климат, в котором отношение к науке уважительное, чрезвычайно благоприятен для ее развития. Такой вывод можно сделать на основе нашей истории. Для общества это тоже благоприятно.
Это пропало у нас после реформ. Государство фактически от финансирования фундаментальной науки отказалось. Живите, как хотите. Но наука — не рыночное предприятие; фундаментальная наука работает не на сегодняшний день. Жить только сегодняшним днем: нахватать бы мне сегодня, обогатиться, а там будет видно — для науки такая атмосфера просто губительна.
Что дает наука для общественного богатства?
Есть чисто фундаментальные исследования, есть чисто прикладные - они остаются; но все больше и больше становится промежуточных. Расшифровка любого гена — это открытие теоретического плана. А какие технологические возможности! Тут же появляются технологии медицинские, технологии фармакологические.