В Испании с удобствами в тюрьме не хуже, чем в Италии: в камере не больше двух заключенных, умывальник, туалет, в трех из пяти камер — телевизор, раз в неделю отдельная комната на два часа для встречи с женой. В любое время можно позвонить родственникам или адвокату; охранники играют с заключенными в карты и другие игры, есть компьютерные классы; принять душ, постирать можно в любое время — гигиена на самом высоком уровне; пиша здоровая — на самом высоком уровне, медицинское обслуживание тоже на высоте.
Испанские законы нарушить легко, поскольку писали их в большой спешке. Закон и коррупция идут рука об руку. Проволочки неизбежны, лучший адвокат — не самый умный, а тот, у кого кузен — клерк, назначающий судебное слушание. В Испании давно поняли, каким мытарствам подвергается средний человек, вступивший в неравную борьбу с чиновником, и изобрели "хестора". Это хорошо оплачиваем ый мальчик на побегушках вроде советского "толкача" или итальянского galoppino, который прилично обдерет, но добудет все необходимые документы и справки.
Ольга Балла
"Другой" собственного изготовления
Нойманн И. Использование "Другого": Образы Востока в формировании европейских идентичностей.
М.: Новое издательство, 2004.
Это — книга о том, как стать самим собой: для этого надо придумать себе то, чем ты быть не хочешь. Собрать все это для эффективности в один образ — вполне конкретный, чувственный, с настоящим именем, наделить его самыми неприемлемыми для себя чертами — и вот тогда уже от него отталкиваться. Так получается "Другой" — тень, которую, оформляясь, отбрасывает всякое "Я". И без этого никакое "Я" не получается. Всякому "Я" — и личному, и коллективному — необходимы границы, более того — границы уязвимые. Чтобы собираться внутри этих границ, защищать их, переживать как ценность.
Норвежец Ивэр Нойманн, специалист по международным отношениям, пишет о том, как образ "Другого" работает в становлении политически действенных представлений народов и государств о самих себе. Вначале о том, как Европа, желая осмыслить и прочувствовать себя как общность, противопоставляла себя двум своим основным "Другим" — Турции и России. Затем как аналогичная операция повторялась при конструировании двух европейских регионов: Северной и Центральной Европы. И, наконец, как сами сообщества, из которых добрые европейцы века подряд делали себе "Других" — народы с восточных границ европейского мира, русские и башкиры, — изобретают собственную идентичность с помощью совершенно тех же приемов. И всякий раз, как бы ни проводились границы между своим и чужим, кто бы их ни проводил, речь неизменно идет об одном — о противопоставлении "нашего" Запада "их" Востоку.
"Восток", упомянутый в подзаголовке книги, следовало бы взять в кавычки точно так же, как и "Другого": к географии — даже воображаемой — он не имеет ни малейшего отношения. Он преспокойно может располагаться и на географическом западе (так, татары, упрекаемые башкирами в "восточности" за то, что придают религии политическое значение, обитают, как известно, к западу от Башкортостана — и ничего...) К историческому Востоку он, впрочем, имеет тоже немного отношения. В европейском словоупотреблении "Восток" давно уже приобрел значение едва ли не исключительно социальное и ценностное, и не только не собирается с этим значением расставаться, но, напротив, чрезвычайно в нем укрепляется. Это — щель, в которую желающие быть европейцами сливают все, с чем они себя не отождествляют. "Варварство". "Отсталость". "Косность". "Деспотизм". Список в общем-то открыт, но общий смысл понятен и задан довлльно жестко. Это все "плохое", неконструктивное, темное — то, чего "у нас" нет, не должно быть, не может быть.
Примечательно также, что европейский "Другой" неизменно конструируется с позиций собственного превосходства. "Другой" — всегда дикарь, азиат, тогда как "Мы" — всегда цивилизованные европейцы. Даже башкиры, которые вроде бы не так уж и рвутся непременно в Европу, своим "Другим" — русским и татарам — противопоставляют себя как по-европейски понятая нация: всячески заостряя черты своей этнической особости и требуя особости политической, — собственного, по всем европейским признакам организованного государства. "Другие" — и татары, и русские — при таком освещении ведут себя как азиаты-варвары ("колонизаторы"), подавляющие башкирскую самобытность.