По рукам ходили записи лекций Витгенштейна — так называемые Голубая и Коричневая книги, но печатать он ничего не разрешал: чувствовал, что, будучи вырваны от живого, здесь-и-сейчас происходящего мышления, его мысли обречены на искажение. "Философские исследования" он готовил к печати сам и не успел закончить. Книга увидела свет уже после смерти автора, и это стало началом новой славы Витгенштейна и новой, несравненно более широкой полосы его влияния на современную мысль.
Работы "позднего" Витгенштейна повлияли на философию лингвистического анализа, которая стала складываться в Великобритании с 1930-х годов. Оттолкнувшись от Витгенштейна, это идейное течение, как и логический позитивизм, пошло своим путем. На этой основе сформировалась исследовательская программа теоретической лингвистики, в пределах которой тоже было достигнуто множество осмысленных результатов. Чуть ли не до сих пор Витгенштейн считается родоначальником того направления в аналитической философии, которое концентрируется на анализе значений отдельных выражений естественного языка и никаких иных целей и задач перед собой не ставит.
Интерес к темам "молчания" и "мистического" у Витгенштейна появился в 60-70-е годы. Его позицию стали сопоставлять с дзен-буддизмом; в Витгенштейне увидели мыслителя, который изнутри западной культуры самостоятельно пришел к духовности и мировоззрению "восточного" типа. Российский исследователь В.П. Руднев считает Трактат сопоставимым с Библией, Бхагавадгитой, Дао де шин и Алмазной сутрой, а ТВ. Бойчук проводит параллели между Витгенштейном и христианской теологией от апостола Павла до Фомы Аквинского, Иоанна Дунса Скотта и Уильяма Оккама. Думается, это еще не предел возможных интерпретаций.
А как же проблема счастья? Витгенштейн ответил на этот вопрос. "Передай им, — сказал он перед смертью жене врача, дежурившей у его постели, — что у меня была прекрасная жизнь".
Как известно,
Леонардо да Винчи знал все.
Но даже он сегодня подписался бы на журнал "Знание — сила".
Мы знаем больше...
Александр Абалихин
Цитадель
Под куполом сверкали разноцветные огни фейерверка. Повсюду звучала музыка. Но это был праздник, на котором Эйнар чувствовал себя совершенно чужим. Впрочем, изгоями были не более сотни человек. Собственно, они и являлись людьми. К людям большинство ярлов относились как к существам чужеродным и не достойным общения.
"Интересно, а мы бы, люди, терпели бы таких, как ярлы, если бы нас было больше, и мы были сильнее?" — думал Эйнар, глядя на серое небо. Конечно, неба как такового не было. Купол поселения днем был всегда серым, а ночью — черным и звездным. В поселении создавалась имитация земного дня...
Эйнар не знал настоящей Земли. Он был глубоким стариком. Здесь, в Колонии "А" люди редко доживали до пятидесяти лет. Ему уже было сорок пять лет. Он родился здесь и относился к третьему поколению коренных жителей колонии. Жена его погибла во время экспедиции к вулкану Гефест, когда их сыну было три года. Рил, их ребенок, родился ярлом! У людей уже давно не рождались нормальные дети. Это было страшно, но воспринималось здесь, на Марсе, как данность. Землю Эйнар помнил по тем фильмам, которые он смотрел вечерами по стереовизору. Раньше было много записей фильмов с видами и описанием жизни разных континентов Земли, рассказывающих о науках, искусстве и истории Земли. Он зачитывался книгами земных классиков, любил стихи и фантастику. Фантастику... Он пытался отыскать в ней что-то похожее на то, что произошло здесь, коша ему еще не было и семи лет... Тогда с работы пришел отец, и сказал, что выехать в очередную экспедицию не удалось. Выхода из Колонии "А" не было. Он был замурован. "Кем?" — спросил тогаа его Эйнар. "Не знаю. Никто не знает", — ответил отец. Мама была перепугана. Новости на стереовизорах передавались только по местному каналу. Земля молчала.