Сомнительно, чтобы Сталин понимал, какую роль в достижениях советской физики сыграли досталинские двадцатые годы. Тогда страна худо-бедно держалась завещанного Лениным курса на поддержку науки и мирное сосуществование с частной собственностью, что способствовало контактам советских физиков с мировой наукой. Именно тогда, в частности, закладывался фундамент советской науки и научной популяризации (журнал "Знание — сила", напомним, родился в 1926 году). В той атмосфере сформировались Ландау, Капица, Тамм, Фок, Френкель, Харитон с их диковинным сочетанием советского патриотизма и чувства принадлежности к мировой науке. Они общались и дружили с западными физиками, встречаясь с ними по обе стороны советской границы. Даже когда по воле Сталина контакты прервались, эти физики оставались живой частью мирового сообщества физиков и незримо соединяли своих учеников и сотрудников с этим сообществом. По крайней мере за двадцать лет эта связь не распалась.
Нет оснований думать, что Хрущев, разрешивший восстанавливать эту связь, понимал науку глубже Сталина. Но он не так крепко держался за вертикаль власти и в том, что касается науки, готов был доверить часть власти самим научным лидерам, прежде всего Курчатову. Это было совсем не мало. С научным кругозором и государственным мышлением, как у Курчатова, можно было значительно оздоровить физику. И не только физику — под крылом ядерной физики нашли укрытие гонимые биологи. Увы, ранняя смерть (в 57 лет, после непомерного груза сталинских дет) сорвала эту возможность.
Курчатов, однако, успел оказать поддержку Сахарову в самом начале его общественной деятельности, и можно думать, он разделил бы сахаровское понимание науки, которое тот наложил в (устной) лекции 1989 года, озаглавленной так же, как и давняя статья Дайсона, — "Наука и свобода". Сахаров видел три основные цели науки.
Во-первых, "наука как самоцель, отражение великого стремления человеческого разума к познанию. Эго одна из тех областей человеческой деятельности, которая оправдывает само существование человека на Земле.
Вторая цель науки — это ее практическое значение. Мы знаем, что именно в XX веке материальное производство стало основываться на науке гораздо в большей степени, чем когда бы то ни было. И в том, что мы производим, в нашем совокупном продукте значительную, может быть, большую часть составляют результаты науки. Это мы подразумеваем, когда говорим, что наука стала материальной производительной силой.
И, наконец, третья цель науки — некое единство, цементирующее человечество. Эти все три цели, все три особенности тесно переплетены между собой.
Наш обезьяноподобный предок, вероятно, был очень любопытным существом. Он отворачивал, поднимал камушки, которые лежали у него под ногами; он это делал по инстинкту любопытства, но то и дело находил под камушками червячков и жучков, служивших ему пищей. Из любопытства выросла фундаментальная наука. Она по-прежнему приносит нам плоды практические, часто неожиданные для нас
Наука основывается на единых законах, единых понятиях, и в этом основа ее интернациональности. И хотя, как все живое, наука тоже противоречива в своих последствиях, но все-таки именно это объединяющее значение науки является главным".
Подозреваю, что первая и третья цели вызвали бы резкое неприятие и у тех. кто когда-то ставил "физику на службу социалистическому строительству", и у тех, кто нынче стремится реформировать ее, чтобы заставить лучше служить строительству капитализма.
Физики шутят, что наука — это удовлетворение личного любопытства за счет общества, но при этом понимают, что и общество эксплуатирует их личное любопытство, получая прибыль в виде всех тех удобств, которые отличают нашу жизнь от жизни наших обезьяноподобных предков.
Науку не надо ставить на службу. Вторая — практическая, производственная — цель ей присуща органически. Но наилучшим образом эта цель осуществляется лишь в совокупности с двумя другими. Наука — это большое дерево, у которого корни, ветви, листья совершенно необходимы, чтобы появлялись плоды.
А если нынешним государственным мужам-реформаторам науки не все понятно с корнями и листьями, то лучше бы им послушать Виталия Гинзбурга: "Мой совет властям: оставьте Академию наук в покое".
Эго как минимум. А как максимум им бы поучиться у истории отечественной науки. Учиться, как надо делать, можно и у двадцатых годов, и у Хрущева образца 1956 года. И как не надо делать, тоже можно поучиться у отечественной истории. А лучше учиться сразу у истории с географией, с тем чтобы российская наука стала органической здоровой частью науки мировой.