Анна Семеновна энергично, твердо, разумно управляет маленьким шумным государством (только изредка намекает на собственные болезни — "кровь горлом", — не думая и не гадая, что стоит на пороге смерти, и вспомнит о ней только однажды: "Если я увижу детей несчастными, то умру от горя").
Едва ли не в каждом письме отдается должное ее первой помощнице во всех делах, чуть ли не второй матери для малышей — старшей дочери Лизе (или Элизе). Материнские комплименты 16-летней девице, конечно, пристрастны, но, узнав Анну Семеновну поближе, заметим, что она вообще судит о своих детях здраво и порою строго; прочитав к тому же несколько страничек, написанных рукою самой Лизы, знакомимся с действительно мягкой, сдержанной, не по годам умной, образованной, музыкальной, красивой — да, видно, не просто красивой, а необыкновенно красивой девушкой. Анна Семеновна однажды замечает, что "Элиза вообще самая необыкновенная девушка, которую она когда-либо знала"; в ту пору красивее Лизы, пожалуй, только одна особа. Катю, вторую дочь, мать ценит как личность не столь высоко, однако "хороша так, что дальше уж некуда, и где ни появляется, все восхищаются". Между двумя красавицами и тремя малышами — двое мальчиков, которые большей частью находятся вне дома. 10 августа 1806 года, через восемь месяцев после Аустерлица и за десять месяцев до Тильзита, сквозь воюющие армии прорывается письмецо № 79: "Сегодня большой день, мальчики возвращаются в пансион" — после каникул. В связи с таким событием сыновьям разрешено самим написать отцу и перед нами — самые ранние из сохранившихся писем Матвея и Сергея.
Тринадцатилетний Матвей: "Дорогой папа, сегодня я возвращаюсь. Я очень огорчен тем, что не получил награды, но я надеюсь, что награда будет возвращена в течение этого полугодия. Мама давада обед моему профессору, который обещал ей хорошенько за мной смотреть".
Чуть ниже — корявый почерк десятилетнего Сергея: "Дорогой папа, я обнимаю тебя от глубины души. Я бы хотел иметь маленькое письмецо от тебя. (К этому месту примечание матери: "Того же требует Матвей".) Ты еще мне никогда не писал. В этом году я иду на третий курс вместе с братом. Я обещаю тебе хорошо работать. До свидания, дорогой папа, я тебя обнимаю от всего сердца".
В парижские годы происходят постепенные перемены в "старшинстве": Сергей, впервые обогнавший брата, незаметно, постепенно становится "лидером", чье превосходство охотно, а с годами все более признает добродушный Матвей.
Дети переходят из класса в класс под гром наполеоновских побед.
Кроме огромной суммы за учение (примерно сотня крестьянских оброков). в письмах матери так много других цифр и расчетов, что они порою похожи на математическую статью, в которую, впрочем, впутываются названия разных необходимых вешей и вещиц, так что вдруг появляются живые портреты мальчиков, "которым необходимы новые башмаки, да еще выходная обувь; разумеется, зеленые панталоны, редингот — это уже 1600 ливров", да еще дочерям не в чем выезжать. Матвею надо лечить ноги. В общем, один парижский год стоит семейству 20 тысяч ливров, или 8-9 тысяч русских рублей.
Парижские долги растут. Анна Семеновна выдает векселя десяткам людей, даже слугам, и взывает к мужу; "Мой дорогой, продай, пожалуйста, земли и пришли поскорее денег!" Заканчивая послание, жена пишет Ивану Матвеевичу: "Кажется, мой друг, наше счастье минуло". Больше по почте ни слова, о самом главном семейном событии — опале и полной отставке отца.
...10 января 1808 года. "Поздравляю тебя, мой друг, с двумя большими дочерьми, Катерина больше Элизы, а та выше матери, только Матвей не растет совсем, Катерина на голову выше его, Сережа тот тоже большой. Матвей начал работать чуть лучше. Сережа работает очень хорошо в течение последнего месяца, его профессора очень довольны им, оба начали заниматься по-русски. Посол граф Толстой. Они от этого в восторге".
Итак, Матвей на шестнадцатом, Сергей на тринадцатом году знакомятся с родным языком. Позже Льву Толстому, размышлявшему над воспитанием многих декабристов, покажется, будто все движение это занесено, завезено вместе с "французским багажом", что оно не на русской почве выросло. В этом была одна из причин (правда, не единственная, не главная!), отчего "Война и мир" не идет дальше 1820 года, роман "Декабристы" не окончен. Но затем писатель еще и еще проверит себя: художественное, историческое чувство подсказывало, что "декабристы-французы" — это фальшь, что слишком легко таким способом "отделаться" от серьезного объяснения серьезнейших чувств и наблюдений сотен молодых людей.
Поздно начинают учить русскому языку, но "они в восторге", и Анна Семеновна еще гюнторит в других письмах даже с некоторым удивлением: "В восторге!" Откуда восторг? Во что перельется? Тут почти что афоризм, формула воспитания, развития личности. Вероятно, они знакомятся со своим языком позже всех молодых людей в мире, заговорят по-русски позже миллионов неграмотных соотечественников. Но для других родной язык — явление естественное, с первым молоком, "само собой"; для них же здесь — событие осознанное, общественное. К смутным впечатлениям — "мы русские", — закрепленным домашними разговорами, стычками с одноклассниками, вдруг добавлен язык, и пошла бурная химическая реакция, едва ли не взрыв. Эксперимент опаснейший! Сотни недорослей, не знавших ни слова по-русски "до первых усов", останутся "французиками" вроде Ипполита Курагина из "Войны и мира". Но для некоторых, для Матвея и Сергея, первые слова по-русски — столь значительное событие, что если бы составлялась летопись их жизни, его следовало бы сравнивать, скажем, с 1812 годом и временем образования тайных обществ, в той летописи было бы написано: "Зима 1808. Начинают учиться по-русски. Восторг".