Подобно живым браковщикам на поприще повышения жесткости наследственных программ выступают специфические функции — полет и парение, бег и корчевание корней, брачные игрища и гнездостроение. Летучка одуванчика не более стандартна, не менее подвержена влиянию внешних условий, чем ритуал ухаживания самца за самкой у всех видов, где есть самцы и самки и где идет вербовка. Полет выступил как испытатель аэродинамических свойств летучки, функция размножения — как браковщик повадок самца.
Третье условие стандартизации — контроль над одними частями или признаками со стороны других частей или признаков того же организма. Согласованность размеров тычинок и пестиков у растений, размножающихся самоопылением, возникает именно этим путем. Среда органа — другие органы того же организма. Работать совместно органы могут и в том случае, если они не взаимодействуют в процессе роста и формирования организма. Тогда один орган становится испытателем пригодности другого. Образуется стандарт и согласованность размеров и расцветок, форм и функций. Каждая особенность подвергается испытанию в сочетании со всей организацией вила, и каждый уже отобранный признак становится фактором других признаков. Окраска скорлупы яйца должна быть строго согласована с инстинктом гнездостроения, а не то — беда.
Так всевозможнейшими путями возникают независимые друг от друга группы коррелированных друг с другом признаков. Описал эти группы профессор Ленинградского университета П. В. Терентьев. Он дал им имя — корреляционные плеяды.
Комочек пыльцы клевера на нижней стороне головы шмеля — очень узкое поле наблюдения. Неожиданно распахнулся широчайший горизонт — локализация пыльцы, строжайший режим экономии, стандарт размеров, жесткий генный контроль, независимость, преисполненная достоинства и дисциплины. Свобода на службе согласования.
Нигде независимость живого от среды — независимость, которая возникает под отбирающим влиянием среды и обеспечивает совершенство приспособления к разным сторонам окружающей действительности, не выступает так ясно, как на примере корреляционных плеяд. Все равно, какие признаки вовлечены в них — касающиеся организации в пространстве или во времени.
Елена Щукина
Отбор, охраняющий норму
Ни наследственность, ни естественный отбор не были в нашей стране чисто академическими проблемами. В Советской России дарвинизм стал частью обязательного учения — марксизма. "Дарвин стал у большевиков чем-то вроде иконы в их маленьком иконостасе", — писала Раиса Львовна много позже в воспоминаниях. И естественный отбор, справедливо выдвинутый Дарвином на роль главной движущей силы эволюции, также помещался на иконе как обязательный атрибут, наподобие стрел у святого Себастьяна. Портрет, однако, не был детально проработан, и вся картина подвергалась критике.
Дарвин не объяснил, почему многие виды существуют неизменными в течение долгого времени, что мешает им и дальше оттачивать свое приспособление — ведь всегда можно сделать еще лучше. Вот и задавали Лев Семенович Берг и Александр Александрович Любищев дарвинизму неудобные вопросы: почему же, несмотря на случайный характер индивидуальных уклонений, подхватываемых отбором, у многих групп организмов возникают схожие приспособления? Почему одновременно в разных таксономических группах происходят одинаковые преобразования?
Дарвин действительно сосредоточился в своей книге "Происхождение видов" на той форме отбора, которая будет позднее названа движущей, то есть приводящей к установлению новой нормы, новых приспособлений к окружающей среде. Консерватизм живой природы требовал отдельного объяснения. Ученые же, стремившиеся такое объяснение дать, оказывались в положении иконоборцев — раз они обсуждают атрибут, тут недалеко и до отрицания самого образа.
Дальше, по выражению Алисы из Страны Чудес, становилось "все страныие и страныие". Естественный отбор с иконы потихоньку убрали. "Народный академик" Лысенко постановил "здоровую зависть", а не конкуренцию главным двигателем биологического прогресса. Лысенко отрицал внутривидовую борьбу за существование, то есть, по существу, естественный отбор как таковой. Что ничуть не мешало ему называть свое учение "советским творческим дарвинизмом". Безобразие это продолжалось в биологической науке, как мы знаем, достаточно долго и носило системный характер.