Дело Глазычева — формирование среды в целом: взаимовлияние жилых и нежилых пространств, принципы образования их форм, взаимодействие человека и места его обитания, не остающееся без последствий для обеих сторон. Тем, что лежит на пересечении пространства и человека, "упираясь" в конечном счете в человека. А самое-самое первое, что он у нас напечатал, — цикл статей о взаимоотношениях человека и машины (№№ 4, 6,7 за 1974 год).
Я даже не задаюсь вопросом, "естественная" это наука или "гуманитарная". И то, и другое вместе.
Сам себя он называет специалистом по организации и развитию городской среды. В 1991 организовал "Академию городской среды", которая разрабатывает программы развития для городов России: самых малых, малых, средних и крупных — от Мышкина до Тольятти — и для микрорайонов Москвы. Об этом он у нас тоже писал: "Не может быть не экономически мыслящей культуры" в № 2 за 1995 год, а девять лет спустя, в 2004- м (№ 8), рассказывал в интервью "Воспитание пространства". После того как в 2000-2002 годах провел серию проектных семинаров в городах Приволжского округа, издал книгу о российской глубинке, соединив в ней наблюдения над бытовыми деталями — "от цены билета на дискотеку до состояния городских кладбищ" — с размышлениями о городе как носителе культуры и о судьбе российского города в особенности.
Это вообще одно из существенных лиц многоликого Глазычева: интеллектуальный странствователь и собиратель пространств. В 1998 году в "Знание — силе" у него даже рубрика такая была — "Интеллектуальные путешествия". Предмет его коллекционирования — "невозможные" города, по аналогии с "невидимыми" у Кальвино: города, которых по всем теоретическим соображениям не должно было бы быть, а они почему-то существуют. И это — города не только российские, которых, знамо дело, умом не понять, как и Россию в целом (вот Глазычев, кстати, тем в числе прочего и занимается, что постигает Россию умом). Это — и то, что, глядя отсюда, воображается воплощением рациональности: Америка, Япония. Кроме того, он — публицист и теоретик политики, увы, уже за рамками нашего журнала...
Нет, для этого человека надо подыскивать индивидуальное обозначение под стать своеобразию предметов его занятий и подходов к этим предметам. Я бы предложила — антрополог пространства. Или эколог рукотворной среды. Или исследователь поэтики взаимодействия человека и среды. Истолкователь города как особого жанра человеческого существования.
Собственно, типичный "знаниесильский" персонаж: обитатель пограничных культурных областей, смысловых перекрестков и переходов. "Разрашиватель" их в полноценные культурные области. Пожалуй что, даже их создатель.
Я же говорю, если бы Глазычева не было в журнале, его из-под земли стоило бы достать, — придумать, в конце концов! Потому что главная тема "Знание — силы" ее лучших лет, на которой держатся, из которой следуют все прочие темы, — это чувство связи разных областей бытия друг с другом и всего бытия в целом — с человеком. "Популяризация", то есть перевод на общечеловеческий язык событий и достижений науки, примерно с середины шестидесятых воспринималась здесь как один из способов дать читателю, в какой бы области этот читатель ни оказался специалистом, эту связь увидеть. Помочь ему понять, что к сфере его заняти й любая другая может иметь непосредственное отношение, что она способна стать для нее источником смыслов. По аналогии с "воспитанием пространства" это стоило бы назвать воспитанием цельности.
Что же касается смиренного автора этих строк, то и он, то есть я, имеет основания назвать Вячеслава Глазычева одним из истоков собственной личности. Начиная с читанной в пятнадцать лет статьи о "переживании ойкумены". Если бы не он, я бы, очень может быть, ничего здесь и не написала...
Вячеслав Глазычев
Журнал в моей жизни
Домик "Знание — силы" в Кожевниках очень симпатичен, но для меня журнал, вернее, его редакция ассоциируется, конечно же, с подвалом на Самотеке- Ему полагалось быть безобразным, да он таким и был, но в памяти осталось ощущение приподнятости настроения при каждом там появлении- Там была атмосфера Общей доброжелательности, в достаточной мере сдобренной иронией, чтобы не впадать уж в полную благость. Все началось с почти случайной статьи, и журнал опубликовал некое количество моих текстов, среди которых была пара таких, какие нельзя было напечатать более нигде. Тем не менее для меня журнал стал в первую очередь местом, где мне позволили за казенный счет удовлетворять свои амбиции в графическом дизайне, да еще и платили за это по тем временам вполне приличные деньги.