Г. Зеленко: Найти деньги для оплаты одной работы Эрнста Неизвестного можно, но ведь она одна сама по себе ничего не решает. В те времена мы печатали в номере 10-15 художников. Значит, нужно их собрать и вырастить, потому что людей, которые бы работали в этом направлении, сейчас нет. На это нет ни сил, ни времени, ни денег... Остается только ждать...
Беседа, конечно, на этом не закончилась. Мы еще долго ходили по мастерской Бориса Жутовского, который нам показывал и показывал свои работы, архивы, дневники, письма множества замечательных людей.
В центре Москвы под рекламными щитами и неоновыми вывесками резко ударила в глаза отчужденность той, прежней жизни, о которой размышлял Жутовский, и сегодняшней. Не в почете сегодня и физики, и лирики. И наука, и научная журналистика перестали быть отдушиной, давать надежду. Тем поучительней теперь кажутся те времена.
Ольга Гертман
Метафизика инакомыслия
Менее всего фантастика в "Знание - силе" была развлекательным приложением ко всему остальному. Она входила в часть программы журнала, причем с самого начала, а печатать ее в журнале начали сразу после войны, во времена, как нельзя более далекие от всякого интеллигентского своеволия.
Назначением фантастики уже тогда было указывать разуму и науке (об инстанции, более авторитетной, чем они, и тогда, и много позже и речи быть не могло) на их собственные, еще не освоенные возможности. Она дразнила разум обещаниями, причем средствами и языком самой науки: ведь она была Не какой-нибудь, а именно научной. Она уже тогда была областью расширения научных смыслов, дополнительного испытания их на "соединимость" с общечеловеческими. Намекала на неоднозначность, парадоксальность, неожиданность рационально постигаемого мира.
В позднесоветскую эпоху фантастика стала вторым полюсом журнала. Первый занимали идеологически выдержанные, обязательные вводные статьи про пятилетки, съезды и успехи социалистической экономики, обеспечивавшие согласие с идеологическим контекстом. Все, относящееся к однозначности мира и способов его понимания и освоения, концентрировалось вокруг первого полюса, все, отсылающее к его неоднозначности, тяготело ко второму. В поле напряжения между этими полюсами держался весь журнальный универсум: отталкиваясь от первого, притягиваясь ко второму, но определяясь обоими.
По моему читательскому чувству, в журнале тех лет, даже в серьезных статьях о науке, вообще было что-то "фантастичное". Фантастика была существенной частью его неповторимых интонаций и даже его социальной позиции.
Научная фантастика в "Знание — силе" 60 - 80-х годов была областью особенно интенсивной выработки своеобразной интеллектуальной этики. Собственно, такой областью был журнал в целом, но в фантастике, кажется, это было особенно явно. В ней рациональный, скептичный разум "Знание — силы" "классической" эпохи учился выглядывать за собственные пределы, понимать, что он сам к себе не сводится. Осваивал довольно новое для себя чувство возможности того, что эти границы у него вообще есть.
Смысл научных статей в журнале, о чем бы ни шла в них речь, был неизменно тот, что мир хотя и проблематичен, но, по существу, постижим, причем именно рационально. Смыслом фантастики стало указание на то, что он — тайна и превосходит и наше понимание, и наши ожидания. Братья Стругацкие, Кир Булычев, ранний Виктор Пелевин (которого мы вообще напечатали первыми) и многие другие менее именитые их коллеги не просто работали над расширением позднесоветского универсума — они создавали новое чувство мира вообще. Фантастика брала на себя функцию метафизики в то время, когда эта последняя не находила себе места даже в "Знание — силе", не говоря уже о прочих изданиях.
Недаром фантастика в "Знание — силе" так нервировала власти.
Фантастика делала журнал молодым: в мире, намекает она, много неожиданного, но это ТВОЕ неожиданное, ты можешь это пережить и способен это понять. Молодость — напряжение ожидания и неотделимого от него безудержного домысливания. Вот и фантастика тоже. Поэтому она так хорошо в молодости и читается: литература роста.
Молодость — инакомыслие по определению. Она так и задумана. В молодости, как и в фантастике, вообще есть нечто угрожающее косному миру взрослых. Разумеется, он лишь кажется себе законченным. Но как он за это чувство цепляется!
Отделись в журнале наука от фантастики — обе обеднели бы, обе утратили бы свои глубокие измерения, которые им давало само присутствие под одной обложкой и "прочитываемость" одним взглядом. Надо сказать, что так оно и случилось.