Т: Какой совет вы могли бы дать при общении с людьми других типов? Думаю, общей рекомендации — толерантности — наверное, недостаточно.
Л: А рецепт можно сформулировать очень просто. Войдя в этот мир на столь небольшой срок, первое, что мы должны понять, это свой характер, затем характер наших детей, наших родителей и тех людей, которые нас окружают. И наше понимание станет золотым ключом к счастью, благополучию. Потому что если мы понимаем и себя, и окружающих людей, то ведем себя в соответствии с природой. И имеем дело не с каким-то абстрактным мужем и женой, а с конкретным человеком, который устроен вот по такому рисунку, а не по другому. Понимание этого — путь к терпимым и успешным отношениям с ними.
Т: Спасибо, Елена. Сообщаю, что в Москве вышла на русском языке книга Елены Левенталь. Она называется «Характеры и роли», очень советую всем ее почитать.
Александр Левинтов
Философия философии
Философии доступно все, в том числе и сама философия. Более того, философская рефлексия, или философия философии — любимое и основное занятие философов: все остальное, например происхождение и устройство мира, им почему-то не так интересно.
Эта всеядность и неразборчивость философии в выборе темы философствования накладывает жесткий запрет на формулировки разного рода «основных вопросов философии», поскольку для философии основными являются все и любые вопросы. Каждому из них, за счет философской спекулятивности мышления, можно придать витальный и вселенский характер.
Забавный спор у меня, шкодливого студента, возник сорок пять лет назад, в 1962-м, на лекции по марксистсколенинской философии:
— Основной вопрос философии в марксистско-ленинской философии решается однозначно: материя первична, а дух вторичен...
— Значит, дух все-таки есть?
— Ну да, но он вторичен.
— Как чугун и сталь относительно руды и угля: сначала руда и уголь, а уж потом чугун и сталь?
— Это вы точно понимаете.
— И нам, строго говоря, сама по себе руда не нужна — нам нужен вторичный материал из нее?
— Но ведь материал!
— Не совсем: нас же не сами чугун и сталь интересуют, а изделия из них: то, что имеет форму, а бесформенный материал — вторичен. Форма металлообработки относительно руды даже третична, но именно она нас интересует, да и то — как средство. Нам важны четвертичные результаты: например, слова, написанные стальным пером.
— Но ведь руда все равно остается первичной!
— А вот тут, в случае с философией, она становится вторичной.
— Почему же?
— Философ ведь не с рудой работает: он из одних слов и смыслов создает другие слова и смыслы, а чем он их создает — гусиным пером, китайской кисточкой, стальным пером или шариковой ручкой — вторично и неважно...
— Но ведь сам философ — лишь надстройка.
— Вы хотите сказать, что вы — надстройка над рудокопом? Вы, конкретный философ, над каким конкретным рудокопом вы надстройка? А если вы не знаете этого рудокопа, то вы либо не типичный философ, либо не типичная надстройка, а уникум и оригинал.
— Пожалуй, последнее ваше замечание совершенно справедливо: приходите ко мне на экзамен, и я покажу вам нечто оригинальное — обхохочетесь.
Аудитория грохнула, философ победил, а на экзамен я пошел к другому, на всякий случай — не люблю сюрпризы.
Иван Ильин
Герма двойная. Сократ — Сенека
По сути и природе своей философия не имеет истории, прежде всего таких ее непременных атрибутов, как хронология, последовательность, периодизация — с одной, и культура — с другой.
Философия не укладывается ни в какие границы, законы, нормы, стили и культурные парадигмы: на всякого скучного Гегеля тут же найдется неистовый Артур Шопенгауэр, а Ницше и Достоевский одновременно пишут об одном и том же, но прямо противоположное. Как только философия пытается втиснуться в некие культурные стойла, она мгновенно превращается в университетский курс и перечень вопросов для сдачи экзамена. Нет, не зря Огюст Роден поместил Мыслителя в центр Врат Ада.
Вызывает всеобщее презрение, особенно среди своих, философ, занимающийся наведением культурного порядка в философии: авторы учебников по философии, энциклопедических статей и философских словарей. Чтение подобного рода литературы вызывает у простого человека приступ непреодолимой зевоты, а у философствующего — изжогу недоумения.