Обвалы и оползни, запрудившие во многих местах реки, вызвали подъем воды и последующий прорыв запруд, в результате чего по многим долинам, завершая общую картину разрушения, прокатились селевые потоки...
В Хаите под многометровой толщей камня остались милиция, районный военкомат, банк, другие учреждения. Было решено раскопать некоторые из них, чтобы деньги, документы и оружие не попали в руки уголовников. С огромным трудом саперы пробили глубокие шурфы, однако, когда из недр завала извлекли несколько банковских сейфов, оказалось, что пользоваться хранившимися в них деньгами невозможно: гигантским давлением камня они были так смяты, что находившиеся внутри банкноты спрессовались в сплошную плотную бумажную массу.
Сколько же своих граждан потерял Таджикистан в тот роковой день? Официальные цифры не публиковались, а неофициально называют двадцать восемь тысяч. Для республики с населением менее двух миллионов это было национальной катастрофой.
Всего было разрушено или полностью стерто с лица земли около ста пятидесяти кишлаков.
О гибели римского города Помпеи во времена извержения вулкана Везувия почти двадцать веков назад известно всем: об этом написаны документальные и художественные книги, научные труды, знаменитая картина художника Брюллова, снят красочный многосерийный фильм. Но о трагедии Хаита не узнали ни в мире, ни в Советском Союзе. В сталинские времена строжайше запрещалось публиковать сведения о стихийных бедствиях без разрешения самого вождя. А в послевоенные годы прокатился целый ряд таких бедствий, вызвавших человеческие жертвы: сорок шестой год — землетрясение в Киргизии разрушило город Токтогул, сорок восьмой год — землетрясением уничтожена столица Туркмении Ашхабад, сорок девятый год — Хаит... Поэтому было приказало молчать о трагедии в долине Ярхыча. Средства массовой информации страны молчали, однако сами жители маленького Таджикистана старались чем могли помочь пострадавшим от землетрясения: жители окрестных районов приютили людей, оставшихся без крова и имущества, потерявших своих близких... И только через много лет в печали появились первые сообщения о хаитском обвале.
После этой трагедии в районе поселка Гарм была построена сейсмическая обсерватория с геодинамическим полигоном — сетью сейсмических станций, ставшая одним из ведущих в мире научно-исследовательским учреждением по изучению землетрясений и разработке их прогнозов. Сюда приезжали ученые из США, Европы, Японии, здесь ставились уникальнейшие эксперименты. Кстати, как впоследствии выяснилось, поселок Хаит стоял на сглаженном древнем завале, по-видимому, вызванным таким же катастрофическим обвалом при землетрясении.
Сейчас эта обсерватория, пострадавшая в годы гражданской войны в республике, восстанавливается. Впереди много трудной, но очень важной работы, ибо своевременно предсказать стихийное бедствие — это избежать многих тысяч жертв, сохранить самое ценное — человеческую жизнь.
Ирина Прусс
Больной все-таки скорее жив
Советская наука долго и мучительно погибала в постсоветские годы. Все это тяжело, трагически переживали.
Теперь, кажется, занялись другими делами. Наукой.
По-моему, именно на трудностях перехода от советской модели науки к новой, рыночной сломались демократические устремления многих советских ученых. Все годы перестройки они шли в авангарде прогресса, митинги не только посещали целыми институтами, но и сами организовывали и с нетерпением ждали прихода новой светлой жизни. Очень скоро обнаружилось, что новая светлая жизнь имеет несколько иные очертания, чем ожидалось. Ученые, как и весь советский народ, потеряли деньги. Как некоторые, потеряли престиж и привилегии. Как большинство, потеряли работу, оставшись только числиться на ней, но как меньшинство — потеряли любимую работу, можно сказать, смысл жизни.
Между старой советской наукой, от которой хотели уйти из-за планового бюрократизма некомпетентных партийных чиновников, уравниловки и массового ничегонеделания огромной армии «научных сотрудников», и новой наукой рыночной эпохи, в которой, хочешь — не хочешь, придется играть роль коммивояжера при собственной тематике, уговаривая тоже не слишком компетентных держателей денег потратить их на исследования, оставался зазор. Одно время казалось, что в этот зазор ухнет вся российская наука. Вдобавок никто толком не знал, что, собственно, делать с ее огромной ВПК-шной частью. Время от времени даже от руководителей прежде наглухо закрытых «ящиков» приходилось слышать (на условиях полной анонимности, разумеется): эта часть не реформируема, самое разумное — сравнять с землей и сделать вид, что так оно и было. Пока прикидывали так и эдак, из ящиков расползлись все, кто оказался в силах передвигаться. Остались или фанатично преданные своему делу ученые, готовые приплачивать, только б им разрешили работать, или озлобленные неудачники, уверенные, что за защищенный некогда диплом — и, уж тем более, диссертацию — их не просто обязаны содержать всю оставшуюся жизнь, но и изображать при этом глубокое почтение перед самой принадлежностью человека избранному научному сообществу.