Анна Хорошкевич
В поисках истоков будущего
Будущее скрыто от нас, но именно к нему обращены наши взоры.
Г. Федотов
В октябре прошлого года исполнилось 120 лет со дня рождения Георгия Петровича Федотова, «самого оригинального историка Советской России», философа культуры, публициста, теолога, антрополога религии. Его социально-политическое мировоззрение синтетично, ибо органически сочетает догматы христианского вероучения и рационалистические выводы идеологии социалистического типа. Эти определения, данные отечественными учеными после появления его трудов на родине лишь в 1989 году, верны, но неполны. В них нет самого главного — его глубокой любви и мучительного страдания за судьбы Родины, честности, чистоты его помыслов и необыкновенной интуиции, основанной на тончайшем психологизме, буквально пронизывающих его исследования.
Уроженец Саратова, в 11 лет потерявший отца, благодаря усилиям матери Георгий Федотов поступил в Петербургский технологический институт, но не закончил его, поскольку в 1905 был арестован. Член РСДРП, он вел пропаганду среди рабочих Саратова, и лишь по протекции родных подвергся не заточению, а высылке за границу. Там он продолжил обучение в Берлинском и Йенском университетах.
По возвращении на родину в 1908 Федотов оказался в семинаре И.М. Гревса на историко-филологическом факультете Петербургского университета, из которого вышли такие светила мировой науки, как Л.П. Карсавин, О.А. Добиаш-Рождественская, В.В. Вейдле и многие другие. С некоторыми перерывами заканчивает его в 1914 году и начинает профессиональную деятельность в отделе искусств Публичной библиотеки.
Под влиянием своих коллег А.В. Карташева и А.А. Мейера Федотов обращается к церковному христианству. В церковно-религиозном кружке А.А. Мейера, пестром в конфессиональном отношении и действовавшем под лозунгом «Христос и Свобода», и выкристаллизовался его экуменизм.
Отказавшись сотрудничать с новой властью, он обрек себя в конечном счете на эмиграцию — в сентябре 1925 он выезжает сначала в Германию, затем во Францию. Но ни в Европе, ни в Америке, куда ему удалось бежать осенью 1941 года, — там он и скончался 1 сентября 1951 года, — Федотов не нашел единомышленников, ибо его взглядов, далеких от канонических, не принимали ни зарубежная православная церковь, ни евразийцы, ни антисоветско и антисемитско настроенные эмигранты первой волны. О них он писал: «Люди думают, что они живут любовью к России, а на деле... — ненавистью к большевикам». Его именуют ярым антикоммунистом, но Федотов им не был. Он не отрицал закономерности тех социальных перемен, которые произошли в 1917 году, но внимательно следил за последствиями переворота. Следил и потому быстро уловил начавшийся процесс перерождения личности революционеров и самой партии, а, заметив, точно охарактеризовал процесс формирования нового самодержавия — «сталинократии». «Глубокий имморализм советской системы — во лжи и предательстве, которые стали нормой, будничным фактом». Но главное, что его интересовало, — это появление нового типа личности, «советско-американского человека», как он считал, и перспективы России, населенной подобными людьми, после крушения советского строя.
Федотов был уверен в недолговечности советской власти и потому уже во второй половине 20-х годов конструировал различные варианты развития послереволюционной, то есть постсоветской России. Свои надежды на будущее он связывал с новым поколением россиян, которое еще в бытность Федотова в России старательно училось жить по новому принципу: «Мы не рабы, рабы — не мы». Но уже тогда, в 20-х годах, в «густой, непроницаемой пелене лжи, окутывающей страну», процветали «подхалимство и предательство, униженное ползание у ног самодержца».
В своих многочисленных публицистических выступлениях он исследует главную для себя проблему — взаимоотношение человека и культуры. Именно культуру как высшее достижение духа, обретенного человеком в вере, он считает главным содержанием мировой истории. Человек, созидатель или разрушитель культуры, — вот основной критерий подхода Федотова ко всякой эпохе мировой истории, в том числе и русскому средневековью.
Несмотря на большое уважение, которое испытывал Федотов к Ключевскому, он считал, что Ключевский «одухотворяет культуру экономическую и социальную», которая под его пером «становится выражением конкретной исторической личности», вернее, «социального, коллективного портрета». Однако «идейное содержание этой культуры, как и эстетические ее идеалы, для него не существуют». Именно эти лакуны и пытался ликвидировать сам Г.П. Федотов, стремясь «прорваться из «местной», тесной, социальной, бытовой темы и выйти в мировые просторы.» И думается, ему это удалось. Очень важно отметить, что он очень осторожно подходил к употреблению политико- этно-географических терминов «Русь» и «Россия». Первый из них использовал исключительно по отношению к средневековью, то есть к Х — началу XVII века. Россия же для Федотова — это скорее культурно-политическое (Российское царство и Российская империя), чем географическое понятие, целый мир, включающий людей разных национальностей, но объединенных единой ведущей русской культурой. Россию он четко отличал от «Великороссии» как территории с этнически однородным населением.