Ирина Щербакова,
директор программы конкурса исследовательских работ старшеклассников «Человек в истории. Россия, ХХ век»
В очень многих семейных преданиях — а большинство участников конкурса строит свои исследования на истории собственной семьи — тема государственного насилия, тема репрессий появляется до 1937 года. Чаще всего оказывается, что слом судеб начинался с коллективизации — читая работы наших конкурсантов, впервые начинаешь по-настоящему понимать, что до 1930 Россия была страной крестьянской.
Но 1937 год тоже очень отмечен в семейной памяти. И мы без труда отобрали из лучших работ старшеклассников отдельную книгу работ именно о Большом терроре. Эта книга под названием «Как наших дедов забирали.. Российские школьники о терроре 30-х годов» только что вышла в издательстве РОССПЕН.
Мы никак не побуждали конкурсантов писать именно о репрессиях, эта тема звучит, потому что она реально занимает огромное место в семейных историях. Репрессированных в те годы уже давно нет в живых, наши школьники имеют дело с их детьми (своими бабушками и дедушками), людьми довольно преклонных лет. Их рассказы в основном о том, как они, «дети врагов народа» жили в детских домах, как долгие годы хлопотали о реабилитации родителей, сталкиваясь с равнодушием и враждебностью чиновников. Ведь только в 90-е государство признало «сквозь зубы»(как написала одна девочка), свою вину и перед детьми «врагов народа».
Удивительно, что несмотря на страх, не отпускавший этих людей в течение нескольких десятилетий, многие из них сохранили какие-то бумаги, связанные с их уничтоженными родственниками, сослуживцами, друзьями: документы, письма, фотографии, иногда даже дневники. После устных рассказов старших, второй по значимости источник для участников нашего конкурса — это семейные архивы. А по эмоциональной значимости иногда и первый. Групповая фотография в старом семейном альбоме, с густо зачеркнутыми именами на обороте (а, бывает, и с лицами, аккуратно выскобленными бритвой), связка писем, студенческая зачетка, записи в которой обрываются на зимней сессии 1937/38 года — часто столкновение с этими овеществленными обломками жизней и судеб оказывается для сегодняшних школьников больше, чем потрясением: рождением нового, «исторического» измерения их собственного сознания, собственной жизни.
Иногда наши конкурсанты добираются и до официальных архивных учреждений — районных и областных государственных архивов, а если повезет, то и до архивно-следственных дел в ФСБ. И никак не могут взять в толк, как это какие-то безграмотные бумажки решали судьбы людей, их семей, их потомков на несколько поколений вперед.
И если в конце 1990-х авторы поражались в основном бесчеловечности ситуации, то нынешние, которые уже имеют некое представление о законе и праве, изумляются иначе: как это моего прадеда расстреляли на следующий день после вынесения приговора? А кассация? А как мог идти суд без защитника?! Что за тройка, выносящая приговоры? В этом сформировавшемся не так давно правовом чувстве — наша надежда.
Конечно, со времени самого первого конкурса, прошедшего восемь лет назад, произошел некий сдвиг в отношении к нему и у учителей, которые к нему привыкли, и, соответственно, у их подопечных. В 1999 мы были счастливо изумлены, когда получили более полутора тысяч работ (мы-то ожидали две-три сотни); сейчас спокойно воспринимаем устоявшиеся 3-3,5 тысячи ежегодно. Сами работы стали в чем-то основательнее, в чем-то — чуть менее индивидуальными, чуть более стереотипными.
Но изменилось и время, изменилась общественная атмосфера, и это тоже сказывается на содержании работ. Школьники — очень чуткий барометр, они моментально реагируют на перемены в общественных ожиданиях и установках. Все чаще их работы начинаются с патриотического заявления, что автор гордится своей страной, своим поселком, хотя чаще всего это никак не вытекает из горестных историй, составляющих их содержание. Работает и региональная история — дети Норильска, Воркуты, прекрасно знающие, на чем стоят их города, порой идут на поводу у региональных легенд, внутренне противоречивых, и тоже оказываются в плену последних веяний — и вот мы получаем работу о каком-нибудь начальнике лагеря, который «так много сделал для города, для производства, для людей»... С другой стороны, в нынешних несправедливостях, в бессмыслице многих современных установлений они начинают видеть прямое продолжение прошлого. Когда-то прадеда загубили, а теперь отцу не дают работать: он хотел свое хозяйство поднять, так его со всех сторон обложили, в конце концов он махнул рукой на эту затею — и кто от того выиграл?!