Д.А. Аменицкий
В результате болезненного сдвига личность становится другой. Произошедшее можно уподобить падению зеркала, разбивающегося на множество мелких осколков, каждый из которых способен отразить какой-то фрагмент окружающей нас действительности, однако ни в какую общую картину эти фрагменты уже не складываются. Нечто подобное происходит и со Ставрогиным. Как отмечал еще Д.А. Аменицкий, хотя умственные способности и полученные ранее знания у него остаются как будто нетронутыми, их связь с духовным обликом личности уже нарушена. Его идеи больше не проникнуты теми живыми чувствами и верованиями, которые составляют основу личности, ее интимное ядро. Лишь благодаря колоссальному автоматизму психики, вырабатываемому в детстве, они остаются присущими конкретной личности. Только таким образом Ставрогин «известный период времени может производить впечатление корректного, образованного, рассудительного человека».
В стремлении реализовать один из важнейших литературных замыслов Достоевский лепил образ мощной, богато одаренной, хотя и демонической натуры. Не только в воображении художника, но и в реальной жизни личность такого масштаба может очень долго сопротивляться разрушительному действию психоза. Но все же отпечаток болезни уже проявляется в личности. Это и не удивительно: чаще всего пораженный шизофренией человек — не более чем пассивный раб автоматических, неконтролируемых критическим сознанием стимулов, проявляющихся у него вне обычных ассоциативных связей нормальной личности с окружающим миром. Закономерно в таком случае, что после своей неожиданной отставки Ставрогин оказывается «в какой-то странной компании», связавшись «с каким-то отребьем петербургского населения, с какими-то бессапожными чиновниками, отставными военными, благородно просящими милостыню, пьяницами, посещает их грязные семейства, дни и ночи проводит в темных трущобах и Бог знает в каких закоулках, опустился, оборвался и что, стало быть, это ему нравится».
Однако Николай Всеволодович, как выяснится по возвращении в родной город, отнюдь не деградировал до облика «какого-нибудь грязного оборванца, испитого от разврата и отдающего водкой»! Что же в таком случае связывало его с таким окружением и чем, с позволения спросить, он компенсировал столь значительную разницу со своими знакомцами? Ведь обитатели трущоб обычно видят в состоятельных чужаках лишь жертвы для поживы. Кажется, только больной шизофренией человек способен на выполнение столь тяжелой, сколь и нелепой миссии! Интересно, что спустя годы после написания «Бесов» некоторые характерные детали судьбы Николая Ставрогина повторятся, правда, совершенно карикатурно в судьбе реального человека — поэта Александра Добролюбова, в приступе безумия ушедшего «странствовать в крестьянском платье» (сын генерала!) чуть ли не прямо из университетской аудитории и позже основавшего секту «добролюбовцев», где проповедовал демагогические идеи «соединения со всем сущим» на Земле.
Когда же герой Достоевского предстает, наконец, перед хроникером, от лица которого ведется повествование, его лицо уже обладает каким-то поражающим свойством. Пытаясь объяснить свое впечатление, рассказчик обращается мыслью к странной, неприятной контрастности лица Николая Всеволодовича и особенно к подозрительной ясности и спокойствию его светлых глаз. Между тем что-то мучительно ускользает от понимания повествующего. Не идет ли здесь речь о специфической черте шизофреников — отсутствии зрачковой реакции на психические переживания? (К слову сказать, в медицину этот признак душевной патологии был введен лишь в 1903 году О. Бумке.) Но, конечно же, куда больше должна поразить здорового человека специфическая маска, словно приросшая к лицу. Дело в том, что лица большинства людей, даже если они и не отличаются эмоциональностью, необыкновенно подвижны. Застывшая мимика (кататонический признак) шизофреника настолько отлична от нормы, что ее, даже не поняв, что это, непременно почувствует каждый здоровый человек, и такое лицо произведет на него отталкивающее впечатление. Неудивительно, что хроникер передает свои ощущения от внешности Николая Всеволодовича как отвратительные.
Застывшая мимика лица — одно из проявлений типичного для шизофрении кататонического оцепенения мышц. Вот как описывает это Достоевский: