Из грандиозного проекта спасения Византии в очередной раз ничего не вышло. Правда, военная кампания все же была организована. Возглавил поход король Польши и Венгрии Владислав III Ягеллон. Но в битве при Варне в 1444 году войска Мурада II наголову разбили крестоносцев. Сам Владислав III пал на поле боя. С крушением надежды на помощь зашатались позиции униатов в Византии. Союз с Римом был разорван. Но клеймо отступничества уже было выжжено.
Время отсчитывало последние месяцы существования империи, уменьшенной до размеров Константинополя. Ни усилия императора Константина IX Палеолога, человека деятельного и храброго, ни помощь генуэзцев, единственных, кто действительно помог византийцам, не смогли предотвратить краха. Огромное войско во главе с султаном Мехмедом II Завоевателем обступило древний город. Однако даже ему потребовалось два месяца, чтобы одолеть мужество его защитников. В конце мая 1453 года Мехмед II въехал на белом коне в Святую Софию. Вскоре минареты, словно тонкие пальцы, вокруг превращенной в мечеть Святой Софии подопрут небо над бывшей столицей Византии. Начнется история уже другой империи — Османской.
Происшедшее было сродни сдвигам тектонических плит. Не случайно падение Константинополя привело русских книжников в ужас. Один за другим исчезали православные царства. По сути, осталась одна Московская Русь в окружении католических и мусульманских стран. Происшедшее требовало объяснения. А главное, помимо объяснения, нужна была перспектива. Не напрасны ли все усилия и жертвы? Не канет ли в Лету за остальными и Москва, правитель которой пребывал (до 1480 года) в неопределенном положении то ли суверенного государя, то ли ордынского улусника?
Объяснение нашли быстро. Падение Константинополя — наказание грекам за их многочисленные «шатания» в вере. Привычная формула давала надежду — Москва унию изначально отвергла, стояла твердо, ни в чем не отступая от «большого христианства». Но это — только сдавленный вздох. Чтобы дышать полной грудью, нужен был ответ на судьбоносный вопрос: а что же дальше? Ответ нашли в самой Москве, необычайный взлет которой совпал по времени с крушением Византии.
Не есть ли ее стремительное возвышение знак избранности, божественной предрасположенности? Произошел не крах, а смена одного православного царства, утратившего благочестие, на другое — подлинный Иерусалим. Отсюда уже был один шаг до теории «Москва — Третий Рим» с ее мессианским надрывом, ибо, как известно, Четвертому Риму не бывать. «Един ты во всей поднебесной христианам царь», — поучал Василия III один из творцов знаменитой доктрины монах Филофей, стараниями которого Великий князь Московский монополизировал роль защитника христианства во всем православном мире до второго пришествия Христа.
Мессианская ответственность за судьбы христианства со временем стала неотъемлемой частью религиозности жителей Московской Руси. Именно мессианское мирочувствование и мировосприятие, побуждавшие свысока смотреть на всех остальных, включая единоверцев, прибывших из Турции или Литвы.
Естественно, что с таким восприятием всякие новшества изначально вызывали настороженность, склонность умереть за каждый «аз». В этом проявлялась еще одна черта русской религиозности, получившая у историков термин обрядоверие. В упрощенной форме это означает, что в представлении «простецов» обряд, собственно, и есть вера. Строго говоря, для неискушенных в богословии низов во всех мировых религиях свойственно в той или иной мере обрядоверие. Но тут важно — в какой мере. Эта мера могла оставить человека нейтральным, могла, по принципу равенства угла падения углу отражения, затронуть базисные ценности и побудить к активному протесту-действию. Для Московской Руси характерной была именно последняя модель поведения. Болезненная и бурная.
Еще одна пьеса — пьеса Смуты — усилила напряженность внутри общества. Осмысленная как наказание за «шатания» Смута заставила задуматься об ответственности за судьбу христианства. Терпение Господа не безгранично. Рухнет в прегрешениях и в безверии не одумывавшаяся Москва, и тогда уже не быть Риму Четвертому, а быть царству Антихриста. Крайняя эсхатология требовала немедленных действий. Спасение здесь и сейчас по образцам, скроенным истинным ревнителем, которому одному ведом рецепт спасения. В этом смысле раскол — плата за мессианство. Ведь подобная идеология периодически порождает воинствующий вирус нетерпимости и неприятия всякой инакости. Компромиссов нет. Соглашение — отступничество, шаг от спасения. И ладно бы сам человек оказывался губителем бессмертной души своей — страшно, что «шатание» близит торжество Антихриста.