Здесь надо иметь в виду, что для Никона с занятием патриаршего престола произошла смена приоритетов. Реформа из цели превратилась в средство, с помощью которого он собирался упрочить власть патриарха и священства. Причем не только в государстве, но и в самой церкви. Потому любое сопротивление церковным новшествам им воспринималось болезненно — ведь это было неповиновение ему и его власти, а с этим Никон примириться не мог. Его страстная натура воспламенилась, и горе было всем тем, кто осмеливался противиться воли патриарха.
Все изменилось, едва патриарх рассорился с государем. Греки первыми дружно отступились от него и принялись травить недавнего благодетеля. Кому из них вообще можно верить, если они по нескольку раз отступали от православия? К разыгравшейся драме добавились трагические сюжеты измены и черной неблагодарности своих. Аввакум и Неронов сокрушались, как они в преступной простоте просили царя о постановлении Никона патриархом: а он, «яко лис», всех обманул, на них «восстал» и порушил святую церковь.
Однако едва дело коснулось охранения учительского статуса, как греки выказывали готовность стоять едино. Это подтвердил собор 1666—1667 годов, на который греки прибыли осудить Никона. Никон был осужден. И хотя греки и русские руководствовались разными мотивами, в конечном счете они сошлись и низложили опального владыку.
Последствия оказались печальными. В продолжение десяти с лишним лет никониане и их противники отчаянно ругались, но сохраняли надежду на компромисс. Соборное проклятие на старорусский устав и двуперстие, провозглашенное в мае 1667 года при самом активном давлении заезжих учителей, эту возможность окончательно источило. Раскол стал реальностью.
Еще историки конца XIX века отметили, что различия в обрядах и текстах церковных служб между московской и греческой церквями были связаны с тем, что на Руси не успел утвердиться Иерусалимский устав, сменявший прежний, Константинопольский, или Студийский, с каким греки явились в Киев во времена крещения. Замена происходила в годы, когда боровшаяся за существование Византия готова была пойти на унию с католической церковью. Потому на Руси все перемены воспринимали как бесспорные свидетельства «шатания» греков. В итоге в русских землях Константинопольский устав не получил широкого распространения. Лишь позднее, при киевском митрополите Петре Могиле, он был принят в православных землях Речи Посполитой. После этого в Москве и на западнорусскую церковь стали смотреть с подозрением.
К моменту реформы Никона вся эта история с уставами была забыта. Во всяком случае, в споре, чей обряд древнее и истиннее, об этом не вспоминали. Да и трудно было ожидать другого при утвердившемся типе религиозности. И все же нельзя объяснить необыкновенное упорство сторон одним только обрядоверием.
Пьеса хоть и называлась «Великий раскол», но на деле она была шире церковных споров. Оказавшись на поверхности жизни, она поневоле вобрала в себя множество проблем, актуальных для своего времени. Чем масштабнее становились события раскола, тем теснее они увязывались с другими процессами. И это было куда важнее, нежели просто церковные разногласия.
По сути, решался вопрос о направлениях социокультурного развития. Сторонники старого обряда отгораживали Москву от остального мира. Поставив печать несовершенства на греческую церковь, они невольно ограничивали общение даже с единоверцами. Модель получалась замкнутой, и самое плохое — она закрепляла прежнюю, отождествляя культуру и веру.
Церковная реформа, напротив, предоставляла огромные возможности для культурного и политического диалога с окружающим миром. Романовым открывался путь к реализации мечты, успевшей уже захватить новую династию, — создание вселенского православного царства. При этом царство, конечно же, мыслилось единым в обрядовом и литургическом отношении. Не стоит забывать, что раскол совпал с периодом борьбы с Речью Посполитой за Украину. Романовы, считая себя законными преемниками прежней династии, реализовывали задачу, оказавшуюся не под силу Рюриковичам, — они собирали «расточенное» наследие православных киевских и владимирских князей.
То была политическая составляющая событий. Трудно сказать, в какой мере она заставляла Алексея Михайловича внимать речам Никона и окружавших его греков. Однако известно, что второй Романов публично выказывал намерение сделать все возможное для освобождения единоверцев на востоке. Дело долго не шло дальше слез сочувствия. Но показательно само намерение, отражавшее стремление Тишайшего поддержать все, что способствует вселенскому первенству православной династии. Так что поддержать реформу власть готова была, помимо всего прочего, и по внешнеполитическим соображениям.