А.Е. Архипов. «Прачки». 1901 г.
Так что же такое «чистота»? Вот, пожалуй, самое общее ее определение: это соответствие. Вписанность в некоторую структуру, которая принята за норму.
«Грязь, — пишет на эту тему, следуя за М. Дуглас, культуролог Ольга Вайнштейн, — это, в сущности, беспорядок»: то, что «нарушает привычное устройство мира»[2 О. Вайнштейн. Откуда берется пыль? Семантика чистого и грязного // ARBOR MUNDI. — Вып. 6. — 1998. — С. 155.].
«Грязной» способна стать любая вещь, оказавшаяся не на «своем» месте — за пределами предписанной ей ячейки классификации. Сапоги, скандально-неуместные и, безусловно, грязные на скатерти обеденного стола, не кажутся такими на полу в коридоре. Еда с того же стола — чего, казалось бы, чище? — неминуемо становится грязью, будучи опрокинута на кровать. Вылизанная до блеска собачья миска вряд ли покажется чистой человеку. «Грязное» — «остаточный продукт за пределами упорядочивающей, дифференцирующей деятельности»[3 Там же.]: недоеденный кусок, только что бывший чистым на тарелке, моментально превращается в грязь, как только его смели в мусорное ведро. А ведь всего-то одно движение.
Это так в любых картинах мира — и в религиозных, и в светских. Недаром в светской культуре европейского Нового времени (эпохи, когда началась подвижность и проницаемость внутрисоциальных границ, чтобы затем все усиливаться) телесная чистота получила до избыточного сильные значения: низкое социальное происхождение напрямую связывалось с «нечистоплотностью» и вызывало настоящую физическую брезгливость: «упреки в нечистоплотности, — пишет Вайнштейн, — нередко теснейшим образом связаны с социально-политическими комплексами»[4 Там же.— с. 157.].
Работа очищения — это прежде всего работа границы. Отношения человека с чистотой — это его отношения с собственной формой и собственными пределами. Их поддержание, их защита, каждый раз заново их проведение.
Что бы ни оказывалось критериями чистоты и средствами ее достижения, пусть даже очищение навозом — стремлением к ней человек создает себя, «вылепливает» из окружающего хаоса.
Не потому ли отказ от телесной чистоты — характерная форма смирения у аскетов едва ли не всех конфессий? Для монахов некоторых орденов запрет мыться, стричься, менять одежду — знак отказа от мирской суеты, условие приближения к святости. По преданию, святой Антоний никогда не мыл ног, с головы святого Симеона и вовсе сыпались черви. Так стирается граница между «я» и «не-я». (И это при том, что святость — предельная форма чистоты. Просто чистота здесь имеется в виду другая — высшая. Та, для которой все плотское грязно по определению.)
И не потому ли чистота — одна из характерных областей беспокойства современной культуры? — с характерной для нее проблематичностью, проницаемостью границ, неустойчивостью статусов, изменчивостью ролей. Не от того ли — навязчивая, до агрессивности, потребность в чистоте, что современный человек озабочен самоутверждением, а тем самым — собственными границами и собственной защищенностью? Чистота — одна из немногих областей, в которых человек сегодня еще может оставаться самим собой. «Чистое» — «мое». Не обезличенное какое-нибудь, а именно «мое». Особенно — если сам, своими руками, вычистил. Удалил все чужое.
П. Пикассо. «Купание». 1901 г.
При всех, казалось бы, безусловно, положительных значениях всего «чистого» и отрицательных — всего «грязного» стоит обратить внимание и на то, что в мифологических системах с «грязью» — она же «хаос», она же несомненный источник опасностей — устойчиво ассоциируется не что-нибудь, а секс и женское начало. То есть, попросту говоря, то, без чего никакая жизнь не возникнет.
Чистое — стерильное — мертво (недаром операция, лишающая животное возможности размножаться, именуется не как-нибудь, а «стерилизацией».) Жизнь берет начало, возникает — с трудом — из небытия именно в «грязном», неустоявшемся, не вполне структурированном. Конечно, как любая пограничная, переходная область — это опасно.
Да, стремление к чистоте — оборотная (...нет, даже вполне «лицевая») сторона страха перед смертью и разрушением. Но ведь и рождение (тоже — пересечение границ мира живых, нарушение сложившегося порядка) страшно вряд ли менее смерти. Поэтому в традиционных культурах оно обставлено таким количеством ритуальных предосторожностей.