Рескин — сторонник воспитания на классических примерах: «Новейшая история искусства есть история неосознанных усилий вновь найти утерянные пути и найти верность нарушенным правилам». Его высказывания вмещают наблюдения за рукой Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэля, Тициана, Рембрандта, Дюрера, Гольбейна-младшего, Веласкеса.
Аристофан говорил: «Воспитание начинают с любви к своему». В таком случае, и в патриотическом пафосе, Рескин следовал классическим канонам. Говоря о своем, Рескин всегда имеет в виду преемственность традиций и стремление к совершенству: «Мне никогда не удавалось убедить ни одного человека в следующей истине: задача искусства заключается в том, чтобы сделать нашу страну чистой, а наш народ прекрасным. С этого должно начать искусство!»
Внятность Рескина как теоретика имеет вполне зримый корень. Он выражается через стиль автора, в чем Рескин редко с кем сравним. Стиль придает ему стройность, изысканность, твердость. И по мере того как возрастают умение и красота, возрастает и стремление и приближение к истине. Разбирая уроки мастеров, Рескин и сам шаг за шагом пришел к таким выводам:
«Люди должны рисовать и строить не из честолюбия, не ради денег, а из любви — к своему искусству, к своему ближнему и любой другой, еще лучшей любви, основанной на них, если такая есть».
Как читать Рескина сегодня? Так, как откупоривают бутылку старого вина и с первого же глотка обнаруживают, что оно за прошедшее время стало еще лучше.
Анджей Вайда Кино и все остальное.
М.: Вагриус, 2005.
Польский кинематограф второй половины прошлого века был очень популярен в СССР. В Польше трудились тогда прекрасные мастера — Ежи Кавалерович, Анджей Вайда, Войцех Хас, Ежи Гофман, актеры Збигнев Цибульский, Беата Тышкевич, Тадеуш Ломницкий, Даниэль Ольбрыхский, в работах которых («Канал», «Мать Иоанна от ангелов», «Фараон», «Пепел и алмаз», «Рукопись, найденная в Сарагосе», «Потоп»...) с художественной страстью представлены исторические, драматические, политические, социальные проблемы не только Польши, но и мира. Имя Вайды всегда останется первым среди тех, кто прославил кинематограф. Возможно, потому, что он разнообразнее и достовернее показал события своей страны, обратившись чуть ли не ко всем главным ее проблемам. Именно о них он и вспоминает на страницах книги, вышедшей в Польше к его 75-летию; у нас же она вышла к 80-летию мастера с некоторыми дополнениями.
Пожалуй, лучшее, что удалось Вайде сделать в книге, так это развеять миф о себе. На Западе его любили представлять борцом с социалистическим режимом, искателем обновленных течений, выразителем отчаяния и надежд Польши. Ничего подобного: «Я вырос в старой традиции кино и потому всегда обращаюсь к залу, к уму и чувству тех, кто там сидит».
Речь Вайды местами напряженная, отношение к событиям сугубо личное, деталей много. Собственно говоря, последнее и придает форму книге. Из сиюминутной мозаики, кем-то оставленных по поводу его картин замечаний, из попыток кратко обрисовать, что ему хотелось сделать в том или ином фильме, какая ситуация была вокруг той или иной его работы, наконец, чем являлось для него творчество и как состоялось становление его поколения — из всего этого и вырастает книга, ее архитектура и стиль. Неожиданных фактов здесь много, спорного тоже. Много и парадоксального: «Почему в предвоенной Польше, свободной и на свой лад демократичной стране, ежегодно снималось несколько десятков фильмов, из которых ни один не имел ни малейшего значения, а в угнетенном коммунистическом крае под властью цензуры родилась польская кинематография, которая заняла свое место в мировом кино? Я думаю, что в этом парадоксе содержатся предпосылки всех наших взлетов и падений».
Гораздо легче обстоит дело с неожиданностями. В них Вайда заключает суть вещей, раскрывает таинства человеческой души, разбирает ее загадки. В центре таких размышлений всегда — человек, часто неоднозначного поведения или сложной судьбы.
Конечно, Вайда хотел быть объективным, его к этому обязывает долг художника. Например, о русской культуре он пишет с большой любовью, причем таких мест в книге немало. Но когда дело касается политики, мастер нередко беды своей страны хочет возложить на Россию. Возможно, он и прав — вопрос сложный. Моруа говорил: «художник имеет право ошибаться, он не имеет права быть несправедливым».