Выбрать главу

У того, кого заставили уехать, в воспоминаниях, в стремлении назад нет привкуса греха. Его изгнали из рая, а мы уходим сами, потому что сад оказывается слишком тесным. Наверно, не стоит называть раем мир детства, и у того, кто когда-то жил на Английской набережной, вряд ли все было безоблачно. Но зачем это «на самом деле»? Просто ты знаешь, что вернуться не можешь и не хочешь. А В.В. сделал свое детство настолько впечатляющим, что слова невольно или вольно складываются во фразы со сходным ритмом.

Мой город — город облетающих кленов, потрескавшегося асфальта и сизых голубей, стаями расхаживающих взад и вперед по тротуару, стареньких троллейбусов, забитых по утрам сонными телами рабочих и служащих, домов с облупившейся штукатуркой и дряхлыми балконами, иногда падающими на неосторожных любителей ночных прогулок. Это старый город, много веков подряд смотревший в воды знаменитой реки, когдато прозрачной, а теперь мутно-желтой. Мне часто снилось, что я лечу над ней и вижу водоросли на дне, стаи рыб, склоненные ивы по берегам, омуты и песчаные пляжи, и ни одной живой души, если не считать мое смутное, неуверенное, как всегда бывает во сне, сознание.

Когда-то дороги шли сюда и отсюда, а потом, потом пошли мимо. Повозки, кибитки, дилижансы останавливались, путники пили чай, ночевали в неприятном соседстве с клопами и тараканами и мчались дальше по своей или казенной надобности. А город покосившихся заборов и домиков с мезонинами оставался стоять у дороги. Все, все деятели культуры, да и сама культура проехали мимо. Эта главная дорога обратила его в простую станцию. Наверно, раньше моим землякам также не давал заснуть звон колокольчика, как мне стук колес. Вот в чем причина! Я родилась на станции, что само собою подразумевает отъезд.

Раньше, когда дороги вели сюда, река была сутью города. Она приносила рыбу и купеческие суда, женщины стирали белье и смотрели на бегущую воду, мужчины строили лодки и отправлялись на них в дальние страны, возвращались седыми, ловили рыбу и смотрели на бегущую воду. Жизнь мыслилась как течение реки, без начала и конца, перетекающей из одного небытия в другое, подчиненной природе и раз навсегда данному ритму. Здесь жили предки, и будут жить потомки. Те, кто уходит на завоевание мира, все равно возвращаются, с мешками добра или покрытые ранами, все равно приходят обратно и ложатся в скудные серые суглинки. Потом их кости откапывают археологи, заворачивают в бумагу и складывают в подвал, поражающий какой-то будничной простотой: рядами улыбаются с полок полусгнившие черепа, торчат из пакетов берцовые кости, ребра, высыпаются почти невесомые позвонки и фаланги пальцев.

Когда город стал станцией, реку перестали замечать. Не великой русской рекой, а двумя российскими столицами стали определять его географическое положение. Расположение между означает недостаток, неполноценность, нехватку уверенности в праве и смысле. Чужая жизнь подобно скорому поезду проскакивает мимо, а своя почему-то кажется не совсем настоящей. Провинциалы как будто извиняются за то, что им случилось появиться на свет...

Иногда представлялось, что наша станция совсем маленькая: деревянные домики, сарайчики, огороды, задумчивые коровы, меланхоличные лошади, белые занавески, горшки с чудовищной геранью и бабушки в платочках, судачащие у хлебного ларька. Поезд стоит здесь всего одну минуту. И на эту минуту, как на сто лет в сказке, жизнь в поселке замирает. Скот перестает жевать, дым — подниматься из труб, старушки — произносить слова осуждения, и только ветер продолжает шевелить траву, шуршать сонной листвой и разносить по поселку звуки открывающихся дверей, голоса проводников и нежный женский смех из приоткрытого окошка. Потом поезд вздрогнет, перрон поплывет, проводники взмахнут флажками, неуверенно стукнут колеса, поезд наберет скорость, колеса застучат все настойчивей, наконец, оглушающе хлопнут двери вагонов. Все, проехали. Еще несколько секунд продолжается молчание, затем коровы начинают двигать челюстями, поселок оживает и все идет по-прежнему.