— И сохранились до сих пор?
— Нет, конечно, из этого ничего не вышло. Но сегодня университетский профессор совсем не тот, что был до 68-го года, изменения колоссальные в общении со студентами, в отношении к ним. Наконец, просто в одежде: каждый сам решает, носить или не носить галстук, может ходить в джинсах и так далее.
Студенты чувствовали себя взрослыми, но экономически были зависимы от родителей, от государства — от взрослых. Отсюда одно из требований студентов, чтобы им платили заработную плату в годы учебы: мы заняты общественно полезным трудом и нам положена зарплата, как и всем остальным, не пособие, не стипендия, а именно зарплата.
— Возможно, в несколько окостеневшем обществе была затруднена вертикальная мобильность, и молодые люди заботились о своем будущем, боялись остаться безработными?
— Ну что вы, тогда ничего такого не было. Это сейчас во Франции 10% безработных, а тогда — экономический подъем, поколение беби-бума, послевоенного всплеска рождаемости, только-только выходило в жизнь, им совершенно нечего было опасаться. Нет, их волновало другое: если говорить высокопарно — общечеловеческие идеалы.
Знаете, во время событий 68-го года обстановка на улицах городов напоминала обстановку у вас в 1988 году: незнакомые люди подходили друг к другу, узнавали последние новости, вокруг транзисторов прямо на улице собирались группы незнакомых людей. Телевидение тогда не играло такой роли, как сегодня, гораздо важнее было радио — только что появились миниатюрные транзисторы. Радиожурналисты вели репортажи с места событий, а вся страна их слушала; выступали видные общественные деятели, их слова обсуждались на каждом углу. Эта обстановка, полная дружелюбия, открытости, породила у молодых надежду на осуществление утопии, в которой все так всегда и будет. Склонность к утопиям вообще сильна была в 68-м году, в них верили и хотели реализовать их тут же, немедленно.
А знаете, с чего вообще все началось? С того, что мальчики хотели приходить в гости к девушкам-однокурсницам, живущим в общежитии, но их туда не пускали...
Это был новый университет, построенный по принципу американских кампусов. Вообще-то обычно французские студенты жили дома, общежитий почти не было. Но в то время стала популярна американская система, когда университет становится центром особого поселка, кампуса, где студенты жили обособленно, практически без всяких связей с городом, на окраине которого располагался кампус. Соблазнительна была, прежде всего, возможность жить от дельно от родителей, в окружении сверстников. Вот у нас и попробовали осуществить эту идею, но если в американском кампусе всегда можно было весело провести время, то в нашем — только умереть от скуки: общежитие, университет, столовые, библиотеки — и все. Кампусы у нас так и не прижилась. Это совсем не французская идея — порвать все человеческие, социальные, общественные связи и жить в полной изоляции от большого общества. Но именно так жили студенты нового университета, и эта среда оказалась довольно взрывоопасной.
— А почему, как вы говорите, общество поддержало студентов — балованных маменькиных сынков, которые хотели неведомо чего?
— Почему неведомо? Некоторое окостенение жизненного уклада было несомненным, а сам уклад настолько традиционным далеко не в лучшем смысле этого слова, что нынешняя молодежь с трудом себе это представляет сегодня. Кто сегодня поверит, что еще в 60-е были запрещены аборты, разводы — сильно затруднены. В Италии и то, и другое было просто запрещено. Именно в 60-е годы происходит слом традиционной жизни, и 68-й был ярким его проявлением. Религия перестает играть свою традиционную роль в определении всех сторон жизни. В 68-м громко заявили о своих правах женщины, во Франции было движение под лозунгом «Мы вправе сами распоряжаться своим телом» — за разрешение абортов. Иными словами, общество было за обновление всего уклада жизни, а впереди оказалась наиболее чувствительная его часть — молодежь.