Следователь — молодой, краснощекий мордоворот с погонами лейтенанта, битый час изводил его одними и теми же вопросами. Коротко, резко — будто дрова рубил. Вдох — замах, выдох — удар. Изредка, видимо для пущей запутанности, следователь вставлял какие-то, совсем уж нелепые вопросы.
— Пол?
— Чей?
— Пол?!
— М… му… мужской… — от таких вопросов Гуськов терялся еще больше, начинал мямлить и даже сомневаться в правдивости своих ответов.
Экзекуция уже даже выстроилась в некое подобие ритуала. Вопросов было не так, чтобы очень много, и поскольку они, все же, повторялись, Гуськов заметил некоторую закономерность.
— Сексуальная ориентация? — этот вопрос следователь всегда произносил с еле заметным придыханием.
— Натурал…
— Имеете ли родственников за Периметром? — в этот момент лейтенант постоянно облокачивался на стол и смотрел особо пристально.
— Насколько мне известно — нет… — отсюда обычно все начиналось по-новому.
— Фамилияимяотчество? — всегда слитно, словно это одно слово.
— Гуськов, Аполлон Питиримыч… — вот в этот момент непробиваемая твердокаменность следовательского лица все же давала сбой. Словно трещина на каменной кладке, появлялось на лице подобие улыбки. Робкое, неуверенное, но его было достаточно, чтобы Гуськов понимал, что если бы не работа, ржать бы следователю во всю силу своих молодых, здоровых легких. Да и, честно говоря, было от чего. Имя свое Гуськов не оправдывал даже на пять процентов.
Был Аполлон Питиримович, мягко говоря, нескладным — худющий, с непропорционально большой головой и тонкими ручонками. Впалая грудь, узкие плечи, на которых, словно на вешалке, болтался дешевый, вытертый на локтях пиджак, ноги «колесом» — полная противоположность своему мифическому тезке. Картину довершали вечно слезящиеся глаза, прячущиеся за толстыми стеклами очков в роговой оправе и огромные залысины, которые Аполлон пытался скрыть, зачесывая на них жидкие светлые волосы с висков.
Дверь распахнулась без стука, и в комнату для допросов стремительно вошел еще один человек в военной форме. Вот только звездочек на погонах и различных металлических знаков отличия на его широкой груди было так много, что даже не узнай Гуськов этого человека в лицо, он бы все равно понял, кто перед ним. При появлении вышестоящего руководства, лейтенант соскочил с кресла, отступил к стене и вытянулся по струнке, молодцевато выпятив грудь.
— Наааадо жеее… — пришедший сдвинул брови и восхищенно поцокал языком. — Кто это у нас тут? Не иначе, как сам Аполлон Питиримович? Надо сказать, я вас несколько по-другому представлял.
Гуськов смущенно закашлялся. Покраснел. Дернулся было встать, но, поймав тяжелый взгляд лейтенанта, оставил эту затею. Попытался протянуть руку для приветствия, но руку остановили наручники, которыми он был пристегнут к неудобному, жесткому стулу. Еще сильнее смутившись от своей суетливости, Гуськов покраснел еще больше и нервно заерзал на стуле. Наконец, с трудом подавив волнение, выдавил из себя:
— Я тоже…
— Что «тоже»? — пришедший, ни кто иной, как Верховный Комиссар собственной персоной, уселся напротив и теперь с любопытством разглядывал задержанного.
— Я думал, вы… повыше, — промямлил Гуськов.
— Повыше… — задумчиво повторил Комиссар. А потом вдруг резко подался вперед, молниеносно схватил Гуськова за ворот, притянул к себе и рявкнул прямо в его перепуганное лицо:
— Нам все известно!
— П-првда все? — Гуськов ошалело захлопал глазами. Полулежать на столе, полувисеть, трепыхаясь в могучей руке Комиссара, было крайне неудобно.
— Все, — подтвердил Комиссар, уже гораздо спокойнее. Отпустил Гуськова и брезгливо-демонстративно вытер руку о парадный китель. Однако по-отечесси заглянул в глаза и сказал почти мягко:
— Мы вас слушаем, Аполлон Питиримович…
Услышав имя, лейтенант у стены сдавленно хихикнул, но быстро справился с приступом веселья, едва лишь высокое начальство изволило глянуть в его сторону. Гуськов повертел головой, пытаясь приладить обратно треснувший ворот рубашки, потупил глаза и смущенно пробормотал:
— Действительно, чему я удивляюсь? Вы же Верховный Комиссар. Вам по штату все знать положено…