Несомненно, что именно скифские ассоциации заставили Питея упомянуть в связи с берегами Северной Европы имя реки Танаиса. Однако трудно представить себе в точности, что именно он хотел этим сказать: то ли в угоду возникшим в IV столетии до н. э: теориям о бифуркации таких рек, как Истр и Эридан, он предположил в одной из североевропейских рек северный рукав Танаиса, то ли он употребил это имя лишь в качестве символа евразийской границы, имея в виду дать понять этим своим читателям, будто его осведомленность простиралась до северо-восточного предела Европы. Всего вероятнее второе из возможных истолкований слов Полибия, сообщившего о том, будто Питей утверждал, что им исследованы европейские берега от Гадеса до Танаиса. Но не исключается и первое толкование, в силу которого пришлось бы представить себе, что Питей принял за Танаис какую-либо из рек, впадающих в Северное море. А так как его осведомленность ограничивалась, видимо, лишь незначительным пространством к востоку от Рейна, то вероятнее всего было бы представить себе, что в качестве северного устья р. Танаиса должно было фигурировать устье р. Эльбы.[24]
Как уже было указано в начале этой главы, авторы, отрицавшие достоверность сообщений Питея, основывали свои представления о североевропейских странах в конце концов все-таки на данных того же Питея, в сопровождении лишь некоторых оговорок. Так поступал и широко использовавший Питея (через Полибия) Страбон, оказавшийся, однако, несколько справедливей к нему, чем его названный только что посредник. Высказав целый ряд, и при этом далеко не всегда безосновательных, сомнений в истинности или точности питеевых данных, он под конец отдает ему должное в том хотя бы, что тот сообщил много ценных астрономических сведений, а также и сведений, касающихся условий жизни и быта североевропейских племен. Эти сообщения этнографического характера не могут не поразить своим удивительным соответствием северному быту и, следовательно, не могли быть вымышлены, но подчеркивают лишний раз добросовестность Питея как исследователя и наблюдателя. Страбон сообщал о странах Северной Европы, как о местностях суровых и бедных в природном отношении, где мало домашних животных и плодовых растений. Население их, по его словам, питается преимущественно просом, а также дикими плодами и кореньями. Там, где есть хлеб и мед, из них приготовляется питье, заменяющее северным жителям вино. Молотьба хлеба производится в больших закрытых строениях, куда складываются хлебные колосья. Так делается из-за обилия дождей и скудности солнечного тепла, не допускающего сушки и молотьбы на открытых токах.[25] Сведения эти вполне соответствуют тому, что узнали о северных народах римляне, столкнувшиеся с галльскими и германскими племенами впервые в результате походов Цезаря и войн, ведшихся при Августе и более поздних императорах. Они характеризуют Питея как внимательного наблюдателя, быстро ориентировавшегося в совершенно чуждых и новых для тогдашнего грека условиях жизни Европейского Севера.
Таким образом, уже Страбону было вполне ясно то, чего еще не-в состоянии были оценить многие из его предшественников, а именно, что Питей оказал своими измерениями неоценимые услуги географии, чем сумели воспользоваться лишь самые выдающиеся из его ближайших потомков - Эратосфен и Гиппарх. Он обогатил греческую науку сведениями о столь отдаленных северных странах, находившихся еще совершенно вне поля зрения тогдашних образованных людей, что его сообщения не были приняты на веру, а объявлены ложью и выдумкой. Это недоверчивое отношение к рассказам Питея в соединении зачастую с непониманием того, о чем в этих рассказах шла речь, привело к значительным искажениям собственных его слов в позднейшей их передаче, мешающим и теперь еще оценить с достаточной точностью размеры и результаты его исследований.
Непосредственным же результатом сообщений Питея было то, что он, не уничтожив полностью скептического отношения, установившегося со времен Геродота, к возможности познания северных стран, все же возродил интерес к легендам о Северном океане, в реальности которого со всеми его чудесами после плавания Питея трудно было более сомневаться. А это в свою очередь создало почву для возникновения новых представлений о величине и форме обитаемой земли и послужило пищей для развития географических легенд и создававшегося на их материале эпоса.
24
Штихтенот (назв. соч., стр. 31) в противоречие с прежними исследователями, ограничивавшими осведомленность Питея западной Балтикой, полагает, что его Танаис должен быть отождествлен не с Эльбой, например, а с Невой, поскольку устье ее лежит у крайнего предела Балтики, а Питеев-де Танаис надо понимать в смысле восточной границы европейского пространства.