— Нет, — я вздохнул. Все удивлялись тому, что после перехода власти в руки Корпоративного Совета, мусульманские республики не стал сразу объявлять о своей независимости сразу же. Сперва отвалился восток, затем часть севера, и только после этого, одна за одной, автономные республики начали выходить из состава умирающей страны. — Извини.
Я снова затянулся, дольше и глубже чем до этого, стараясь продлить момент до последнего. Олег не сводил с меня глаз. Мне казалось, что я физически могу ощутить его обиду и непонимание. Мы докурили, молча, после чего я встал со стула и направился к выходу из квартиры. Олег встал следом, почти сразу же после этого. Голос его звучал обеспокоенно.
— Брось дурить, Нарица. Поезда уже не ходят, куда ты пойдёшь.
Я обернулся. Было очень стыдно, и именно стыд гнал меня на улицу. Разведя руками, я ответил.
— Ну не у тебя же до утра сидеть. Завтра на работу.
— Я расстелю тебе на полу, — ответил Олег. Совершенно спокойно, без нажима. Он предлагал, а не ставил перед фактом. Я кивнул, понимая что мой сослуживец прав. Идти пару часов по городу пешком, тем более с таким лицом, могло быть опасно. Некоторые уличные искатели приключений как падальщики — нападают на уже побитых, надеясь найти в карманах хоть что-то.
— Извини ещё раз, — сказал я, но Олег только махнул рукой.
— У тебя ещё будет повод поволноваться, — усмехнулся он. — Иша минут через пять начнётся.
— Ночная молитва?
— Ну, — Олег по-прежнему улыбался, и я тоже позволил себе смешок. — Не заходи в комнату, пожалуйста, хорошо?
— Конечно, — я кивнул. — Если разрешишь, могу приготовить что-нибудь пока. Чтобы на голодный желудок спать не ложиться.
Олег кивнул. Какое-то время он показывал мне что и в каких ящиках лежит, а затем заперся в единственной комнате. Я старался сильно не шуметь и не греметь посудой, но пару раз всё же стукнул чем-то лязгающим и громким. Подобие холостяцкой еды — невкусной и вредной — я накрошил минут за двадцать. Она была горячей, а вкус её мимикрировал под тот соус или приправу, которым эту бурду заливали. Я разложил еду по тарелкам, достал вилки, выставил на стол все найденные в доме приправы. Ещё минут через десять, из комнаты вышел Олег. Он улыбнулся мне, и сев за стол, сказал:
— Разговаривать после ночной молитвы также плохо, как и курить.
— Я могу и молча поесть.
— Не страшно. Я расстелил тебе на полу, Нарица.
— Ешь давай, — я усмехнулся, и Олег тоже.
— Беседа с гостем не преступление, — пожал плечами мой собеседник. Жевать было не больно, и я с радостью принялся за еду. Олег кажется тоже. Но опустошив тарелку где-то наполовину, он вновь спросил меня. — Тебя ведь беспокоит что-то, Нарица?
— Я не думаю, что стоит об этом говорить.
— Но ты же мне помог. Ввязался, хотя эти ребята русских не трогают, — Олег посмотрел на меня, я отвернулся. Мы помолчали минуту или две, не притрагиваясь к еде.
— Я просто хочу понять, почему ты помог мне, и так напрягся, когда я заговорил о боге, — снова заговорил Олег. — Я ведь даже не говорил «Аллах», я вообще стараюсь при христианах не называть Его имя.
— Я не христианин.
— Тогда кто ты?
— Человек, которому очень нравится, когда его допрашивают, — я посмотрел Олегу в глаза, тот только пожал плечами, ни капли не смутившись. — Извини, если я тебя обижаю чем-то.
— Тебе просто неуютно?
Я не ответил, Олег и так понял. Он кивнул, и мы продолжили есть. В кино, тебе достаточно пообщаться с человеком другой национальности или другой ориентации пару минут, чтобы увидеть в нём такого же человека, и всё сразу становится хорошо. Сразу уходят все страхи, исчезают подозрения и дурные мысли, в пыль превращаются все страшные истории, которые ты мог услышать в течении жизни. Но вот мы, два взрослых мужчины, которых чуть не отправил в больницу отморозок с обмотками на руках, сидим на кухне, и молчим. Потому что каждое произнесенное слово, может сделать ситуацию ещё хуже. Смелее оказался Олег.
— Когда моя страна стала независимой, — начал он, глядя на меня. Мне пришлось поднять голову и встретить взгляд сослуживца. — Править ей начал Имам. Моя семья считала себя светской, но Имам сказал что светских мусульман не бывает. И что светский мусульманин, вероотступник. Потом Имам сказал, что такия была придумана отступниками, и что ссылающийся на такию не лучше отступника сам. Теперь мы живём здесь, но лучше не стало. Такия защищает, но оттенок кожи она скрыть не в силах.
— Я не знаю что это.
— Право мусульманина не говорить о своей вере, если за это следует наказание, — Олег встал из-за стола, взял пустые тарелки, сложил их в раковину. Молча начал мыть посуду, пока я обдумывал его слова. Когда Олег закончил, я встал и стараясь не отводить взгляд, ответил: