— Что будет дальше? — спросил Боря, закончив телефонный разговор с родителями. Связь террористам оставили, правда, в трубке слышалось постороннее дыхание и писк, обозначающий начало записи.
— Дальше — hinter Gittern, тюрьма, — ответил Бронский, ковыряясь в токамаке.
— Когда?
— Когда захотят. Думаешь, они не понимают, что я блефую? Поначалу, может, испугались. Но за две недели навели справки, почитали кое-что и разобрались.
— Чего же вы сидите?
— А мне все равно, где сидеть. Я и на зоне буду ядерщиком. Учитывая сумму, которую я получаю здесь, разницы никакой.
Поначалу Стебне нравилась роль заложника — целый день играешься, кормят бесплатно, родители не надоедают. Мама волновалась, но Боря в максимально конспиративной форме объяснил, что его жизни ничего не угрожает. Потом стало надоедать: на стульях спать неудобно, в единственной душевой постоянно очередь к трубе с холодной водой. Игрушки закончились. К тому же знакомый отца предложил хорошую работу.
— Недолго осталось, — ответил Бронский на незаданный вопрос. — Вот аппарат налажу, показания сниму и отправлю в ЦЕРН. Пусть меня казнят, даром не прожил.
— А что будет с другими? — Боря показал глазами на дверь.
Николай Вальтерович отвлекся и посмотрел на ассистента.
— У других наших физика — тоже единственное богатство. Конфискацией и судимостью его не отнять. Остальное — суета, не описываемая законами природы. К чему терять время? — Бронский вернулся к работе. — Поэтому «других» немного.
Боря с тоской посмотрел в окно, где куражился листьями теплый ветер. Затем — на гору пластикового и картонного мусора в кабинете. Открыл на экране два окна — с локацией, которую хотел пройти по второму разу, и программой цифрового телевидения. Включил харитоновские новости и увидел сюжет о заключенном под домашний арест Пользуне. Камера выхватила дверь подъезда, старуху в окне четвертого этажа. Она ругала всех подряд — от алкоголиков до шпионов, — от которых житья нет. Так громко, что речь ясно слышалась на интершуме. Затем журналистка рассказала в камеру, мол, это тот самый Пользун, который. И что нет никакого постановления об аресте или решения суда. Камера выскочила из-за угла и показала автомобиль — водитель и пассажир кричали и лезли ладонями в объектив. Журналистка продолжила: за квартирой предводителя знати ведется наблюдение. Камера «вышла» из лифта и показала человека в застегнутом костюме, мучающего телефон, сидя на перилах. Человек махал руками и требовал убрать камеру.
Сюжет закончился. Боря обнаружил у себя за спиной Николая Вальтеровича. Он внимательно смотрел в монитор. Второй раз в течение десяти минут оторвался от модели укорителя. Раньше перерывы обуславливались только естественными надобностями.
— Убью сучку! — злился Несусвет, глядя в телевизор. — Совсем нюх потеряла.
Дела требовали присутствия в Столице, но желание видеть и обладать Фирой оказалось сильнее. Он прибыл в Харитонов и теперь кушает бутерброд с сыром, запивая йогуртом. А хочется балыка и пива.
— «Убью»? Можно устроить, — предложил Гоша, исчезая возле кресла и появляясь за столом.
Несусвет посмотрел холодно, как трепач, которого поймали на слове.
— Что ты там устроишь, а? Туда же. Оборзели все. Как дела с физиком, почему не повязали?
Гоша заструился обратно в кресло, раздосадованный недовольством шефа.
— Сидит у себя в кабинете, — ответил он, — пока не трогаем. Он, оказывается, фигура мирового масштаба.
— Знаю. Сам из-за него по шапке получил от Верховного. Ему из Швейцарии звонили, беспокоились.
— Думаю, с недельку подержим, а на свободе выяснится, что у него рак или что-то такое. Остальных тупо посадим. Хотя и его можно тупо посадить, но тогда в Европе закипишуют.
— И с этим шибздиком надо решать, Ползуном. Он уже не игрок, но отпускать его «за свои» неправильно. Дар никуда не делся, кровь будет портить… Думаю, убрать по-тихому. Или, как ты говоришь, онкология.
— Можно ДТП сделать, чтобы не повторяться. Выживет — на больничке долечим.