Значит, если князю что и поможет, то лишь чудо?.. Прозора! Она называла себя знахаркой. Если от Всеволода отказался такой врач, пусть попробует она.
Юноша приготовился к тому, что женщина начнет отказываться, ссылаться на то, что в княжеских палатах ей не место… Или этой гордячке подобные мысли в голову даже не приходили? Она, похоже, считала себя повыше многих знатных людей…
Гордячка? Это он подумал о знахарке? Припав к шее Рыси – так звали кобылу, на которой Любомир мчался к Мёртвому ручью, – он стыдливо качнул головой, будто кто-то мог подслушать его мысли. Едет человека об одолжении просить, а сам худое думает! Да и она может оказаться доброй чародейкой, совсем по-детски подумал он.
Сын Астаха ошибся. Стоило ему только заикнуться о том, что князю Всеволоду, похоже, недолго жить осталось, и что арамейский врач от него отступился, как она просто сказала:
– Погодь пока, я медлить не стану.
И верно, собиралась Прозора недолго. Налила Любомиру молока с душистым, ещё теплым хлебом и ушла за печку. Там переодевалась, чем-то гремела и шуршала. Когда вышла к нему собранная, юноша обомлел: опять она была другой, неузнаваемой.
Величавая, красивая поздней, но пышной женской красой, коей хотелось поклониться, в бархатной ферязи и украшенной жемчугом кике, Прозора выглядела королевой.
Глаза Любомира разве что на лоб не полезли.
– Ты… замужем? – выдавил он.
– А то, мнится тебе, никто бы меня за себя не взял? – без улыбки спросила она.
– Я так не думаю, – смешался юноша. – Просто… ты, видать, красавицей была?
– Да уж не дурнушка какая!.. А что касаемо мужа, так я с ним церковью венчанная.
– Он… жив?
– Жив, раз я не вдова. Только его ноне со мной нет… Чего тебе о том знать!
Прозора потуже завязала тесемки украшенной бисером сумы и кивнула.
– Едем али нет?
– Наперед меня сядешь? Сзади?
– Сзади. Стану за твой ремень держаться. А ну как упаду?
Она усмехнулась, и Любомир подумал, что, доведись ей на коня садиться, чтобы скакать по своей нужде, она и в седле не хуже любого дружинника усидит.
В опочивальне князя юный дружинник Сметюха по одному знаку Прозоры пошёл прочь, а конюший Лоза отчего-то застыл соляным столбом.
Любомир рассказывал потом своим домочадцам: "Лоза-то рот раззявил, а глаза – будто у нашего быка Ровки, когда его лозиной ожжешь… Наконец опамятел и говорит: "Софья, ты жива?" Может, в лике знахарки святую углядел?"
И уже домыслил по своему разумению: морок на Лозу наслала Прозора, морок!
Между тем знахарка, не отвечая на вопрос конюшего, заметила ему:
– Ты пока останься, может, князя перевернуть придётся.
Но Лоза всё не мог успокоиться.
– Сонюшка, почему доселе не объявлялась? Никто допрежь сего дня тебя не видывал…
– Хотела, чтобы ты думал, будто я с ребятишками в избе сгорела. Лучше бы так и случилось… Бог распорядился иначе. Да и захотел бы ты меня зреть, погаными оскверненную?
– Христос с тобой! – Лоза размашисто перекрестился. – Венчали-то нас на радость и на горе. Любо мне с тобой было в радости, нешто бросил бы тебя в горе?
– Мне жалость не нужна… Да и не об нас речь. Твоего любимца сперва выходить надо.
– Так ты – знахарка? Или так пришла, подсобить?
– Когда это я бралась за работу, коей не знала? – нахмурилась женщина.
– Прости, что усомнился. Кто же научил тебя?
– Монах Агапит, святой человек. Тот, что душой болел за русский народ, чьё здоровье либо от врача-иноземца зависит, либо от знахаря-шарлатана. Большой знаток трав, наговоров целебных. Молитв чудодейственных. Два года я в землянке, подле его скита прожила. Сначала он меня с того света вытащил, а потом жить научил. И поняла я, что моя жизнь должна на облегчение людских страданий направляться, потому многие врачебные тайны постигла…
– Арсений вознегодует.
– Ваш арамейский врач-то?
– Он самый. Ох, суров!
– Ты его боишься?
– Ещё чего!
– Тогда помоги.
Прозора стала осматривать князя. Но не так, как арамеин, выстукивая да выслушивая, а только вела рукой над неподвижным телом. По её знаку Лоза приподнял нательную рубаху князя.
– Рана почти затянулась, – чуть слышно пробормотала знахарка. – Что же тогда мешает ему справиться с горячкой? Оставь меня с князем наедине.
– Но я… – начал было Лоза.
– Изыди! – повысила голос Прозора.
Конюший повиновался, неслышно прикрыв за собой дверь.
Если бы кто-то заглянул в опочивальню князя спустя некоторое время, то увидел бы в ней странную картину. Сидя на постели Всеволода, не очень молодая, но по-прежнему красивая женщина разговаривала… с бесчувственным больным!