Выбор пути, сделанный Эсой, был спасителен для его творчества. Профессия дипломата не только распахнула перед ним врата во французскую, английскую, американскую, — в мировую культуру. Не только сохранила чувство кровной связи с культурой отечественной. Она давала Эсе выгодную позицию для наблюдения над современной политической жизнью и работой скрытых пружин ее механизма, она предоставляла ему права и налагала обязанности, каких лишен свободный путешественник и неприкаянный эмигрант. Нет сомнения, что именно опыт дипломата, обретенная широта кругозора, отвоеванная умом и упорством духовная независимость спасли талант Эсы, который увял бы или погиб на оскудевшей и выжженной португальской земле, как увядали и погибали другие, не менее значительные таланты, и в их числе Антеро де Кинтал, покончивший в 1891 году самоубийством.
Профессия или, лучше сказать, образ жизни Эсы де Кейроша обогатили его мысль, углубили его понимание национальных, художественных, исторических проблем Португалии. Иными словами — дали возможность узнать правду о собственном отечестве.
Она была горькой.
При буржуазно-трезвом взгляде на мир, характерном для конца XIX столетия, теряла свою романтическую таинственность средневековая даль, в тумане которой недавно казались исполинами враждовавшие с маврами — в ту пору властителями большей части Иберийского полуострова — и люто грызшиеся друг с другом рыцари Арагона и Кастилии, короли Испании и Леона, — как в карточной колоде, их всегда было несколько. Теряла героические очертания и фигура французского магната, отважного грабителя и противника кордовского халифа Генриха Бургундского, ставшего в 1095 году графом Португальским.
Болью отдавалось в сердце современника и героическое Возрождение. Блестящие страницы истории, на которых были записаны подвиги Колумба, Васко да Гама и многих менее знаменитых путешественников, страницы, рассказывавшие, как окраинная держава, захолустье Европы, вышла на магистраль морских путей, соединивших Старый и Новый Свет, читались с восхищением, отравленным скорбью… В начале XVII века, при Мануэле I, полоска прибрежной земли, по сути малая среди малых, Португалия оказалась владычицей обширнейших территорий в Южной Америке, Африке, Индии. Она утвердилась на Цейлоне, овладела Малаккой, проникла в Китай. Но тем мрачнее выглядели времена, которые опустились на страну как беспросветная, столетия длившаяся ночь. Поток колониального золота не орошал, а иссушал землю метрополии. Оно обесценило труд крестьян и обескровило ремесло и промышленность. Централизованная власть, некогда принесшая благо, становилась все более паразитической и враждебной национальным интересам. Сначала абсолютистская Португалия заболела рахитом, затем ее поразил склероз, наконец бюрократия, словно раковая опухоль, начала пожирать тело страны.
Между тем Англия, Голландия, Франция, набирая силы, теснили увядающую и потерявшую мощь соперницу. Одна колониальная жемчужина за другой выпадали из ее короны. Удар в самое сердце нанесла ей Испания. В 1580 году войска Филиппа II оккупировали страну, и Португалия на шестьдесят лет потеряла свою самостоятельность. Народное восстание 1640 года положило конец испанской оккупации, но оно не вернуло стране роль перворазрядной державы.
Не менее губительно, чем происки врагов, застой экономики и маразм власти, на судьбы нации влиял католицизм. XVII век для Португалии — не отстававшей в этом пункте от других стран Европы — стал веком инквизиции, расправлявшейся огнем и железом с еретической, что означает со всякой пытливой, свободной мыслью. Чем радостнее было ее пробуждение в утреннюю пору Ренессанса, тем печальней и тягостней был ее вечерний отход. Церковный деспотизм, по жестокости превосходивший светский и явившийся идейной опорой последнего, уничтожал на корню живые побеги, сковывал творческие порывы нации.
Но, быть может, вольтерьянский XVIII век раскрепостил страну? Действительно, идеями Просвещения были навеяны робкие попытки министра Помбаля противодействовать засилию церкви. Однако затем последовали времена Марии I Безумной. В начале XIX столетия в цепи то разгоравшихся, то еле мерцавших буржуазных революций вспыхивали и португальские искры. В 1822 году была даже принята буржуазная конституция, однако уже в 1823 году реакционные генералы восстановили абсолютную власть и феодальную монархию. В стране превосходно действовал закон самодержавного режима: прогресс здесь делал свои шажки вперед пугливо и осторожно, реакция гнала страну назад безудержно и стремительно.