Нет нужды в других примерах, которые подтверждали бы, что, подводя свой пиитический итог деяниям Гонсало, Видейринья-гитарист имел основания спеть под окном, где сохло кухонное полотенце, свое хвалебное фадо:
Комментарий к трудам и дням героя, составленный куплетами младшего провизора, поэмой дяди Дуарте и «собственной», в поте лица рожденной повестью не только многопланов, но и многозначителен. Переплетая, разрывая и вновь связывая эпизоды XII и XIX столетий, Эса де Кейрош меньше всего проповедует возврат к феодальным нравам. Он историчен, и его ирония в равной степени поражает прошлое и настоящее. Постоянно сталкиваясь, они развенчивают друг друга — грубая сила и утонченное бессилие, варварская мораль и цивилизованный аморализм. В том-то и глубина Эсы, что, выходя за пределы чисто нравственного сопоставления Труктезиндо и Гонсало, он разоблачает и рыцарский принцип и буржуазный.
Нынешний Рамирес по-своему тоже «верный рыцарь». Переменчивый, как ветер, мягкий, как воск, в руках случая и обстоятельств, Гонсало достаточно упорно преследует одну цель — собственную выгоду. Он вполне последователен, обманывая Каско, склоняясь на брак с доной Аной, играя на струнах, все еще притягивающих Кавалейро к Грасинье. И он вовсе не изменяет «генеральной линии» буржуа, когда из яростного «возрожденца» превращается в правоверного «историка». Перебежка из лагеря либеральной оппозиции в стан правящей партии естественна, коль скоро задача сводится лишь к тому, чтобы пробраться в среду «акционеров»; только не надо оценивать эту перебежку с позиций моральных — о ней надо судить по закону рентабельности.
Этот в высшей степени реальный, постоянно действующий закон устанавливает, что, продаваясь и продавая, Гонсало не поступает беспринципно. Напротив, именно забывая о совести, он проявляет «принципиальность». И если заслуживает упрека, то разве лишь за то, что идет по «законной» дорожке недостаточно нагло и решительно; что каждый раз, словно оступаясь, не делает последнего шага… Но как раз это обстоятельство бесконечно важно для понимания иронии автора. Острая, она в какую-то минуту лишается злости и щадит человека.
Как ни глуп Жозе Барроло — «Жозе без Роли», — Эса не склонен над ним издеваться. Он полон к нему удивительной теплоты и прощает все недостатки за одно, но высшее, как он убежден, качество — доброту. Каким бы праздным лентяем ни был Титу, осушающий в один присест бочонок вина, Эса никогда не взглянет на него сурово — именно потому, что этот баран и пожиратель баранов добродушен и бескорыстен.
Есть в романе рассуждение, перерастающее в философию доброты и программное для автора: «Встретишь иной раз человека без сучка и задоринки, — говорит мудрый и кроткий падре Соейро, — все у него правильно, все как надо — Катон, да и только, а никому он не нравится, никому он не нужен. Почему? Да потому что он никому ничего не дал, ничего не простил, никого не приласкал, не послужил ни одному человеку. А другой — непоследователен, беспечен, полон недостатков, во многом виноват, не всегда помнит о долге, даже преступает закон… И что же? Он щедр, добродушен, услужлив, для всех у него найдется доброе слово, ласковый взгляд… Люди любят его. И мне кажется — да простит меня господь, — что и бог его больше любит…»
Эса так много прощает своим героям, что его доброта иной раз переходит в излишнюю мягкосердечность. С политической точки зрения был бы важен как раз беспощадный разгром Кастаньейро, — в сущности, воинствующего шовиниста. Но чересчур ласковый взгляд Эсы обнаруживает вместо реакционного идеолога попросту тощего и бледного малого в темных очках, чиновника из отдела распространения бюджетных средств, явно без гроша в кармане. По мнению автора, этот подвижник с костлявыми руками в люстриновых нарукавниках, решивший оглушить мир криками о величии Португалии, — оглушен же мир рекламой мыла «Конго»! — настолько жалок и бессилен, что, право же, заслуживает снисхождения.
Только к могущественному Андре Кавалейро да к старухам Лоузада ирония Эсы не знает жалости — и именно потому, что блистательный генеральский сын и устрашающе девственные генеральские дочери сами лишены сердца. Сколько бы усердия и ловкости ни проявил губернатор в управлении Оливейрой, чаша его ослепительных, как манишка, добродетелей, не перетянет тщательно скрытых пороков. И сколько бы упущений по части нравственности ни сумели вынюхать в Оливейре остроносые ведьмы Лоузада, Эса всегда останется на стороне добрых грешников, а не злых праведников.